Робин Нилланс - Генералы Великой войны. Западный фронт 1914-1918

Несмотря на неудачи, например, генералов Каванага и Харпера Бинг отказался предъявить им обвинения в своих ответах Военному кабинету. Хейг согласился с ним. Затем Военный кабинет попросил генерала Сматса объехать 3-ю армию и представить отчет о сражении. Сматс честно подтвердил отзыв Бинга, однако добавил, что некоторые бригадные и даже батальонные командиры могут быть частично повинны в неудаче, хотя и согласился, что многие войска и младшие командиры оказались не на высоте. Так дело тянулось до немецкого наступления в марте 1918 года, когда внимание ведущих политиков и командующих переключилось на иные, более настоятельные заботы.

Высшее командование также должно было понести ответственность, и, при всей нелюбви Бинга к раздаче взысканий, головы полетели. Кавалерия действовала не лучшим образом, и, кроме того, Бинг считал, что некоторые из командиров пехотных корпусов не обнаружили достаточного рвения, устали или просто слишком стары. Палтени (III корпус), Сноу (VII корпус) и Вулкомб (IV корпус) отправились домой в следующие три месяца и больше уже никогда не командовали на фронте. В марте 1918 года Хейг сказал генерал-лейтенанту Каванагу, что он будет заменен, однако весеннее наступление немцев помешало этому, и Каванаг продолжал командовать кавалерийским корпусом до конца войны. Покажется удивительным, пожалуй, но командование IV корпусом было поручено генерал-майору Харперу, командиру 51-й дивизии, и это соединение отличилось в сражениях 1918 года.

Действительная причина неудачи под Камбре, по всей видимости, указана генералом Людендорфом в его воспоминаниях: «Английский командующий [Бинг] оказался неспособен развить огромный первоначальный успех, в противном случае мы не смогли бы ограничить размеры прорыва». Причины, по которым Бинг оказался неспособен развить танковый прорыв, мы уже указывали выше. Неспособность к наступлению кавалерийского корпуса объясняется усложненной командной структурой Каванага и большим расстоянием от его штаба до фронта, общий неуспех объяснялся также неспособностью Харпера взаимодействовать с танками под Флескьером, и то и другое Бинг должен был предвидеть.

Весь план был основан на атаке пехоты, поддержанной танками и развитой кавалерией . Как кавалерист он должен был понимать, что каванаговский метод командования корпусом из Фэна, на значительном расстоянии от фронта, исключает всякую возможность быстрого развития. Факты приводят к этим заключениям в гораздо большей степени, чем любые объяснения в журналах боевых действий, дневниках или позднейших исторических трудах. Наступление под Флескьером провалилось, а кавалерия не смогла развить прорыв под Масниером, и Бингу нечем крыть в данном случае.

Сражение под Камбре — великое «может быть» Великой войны. Возможно, главную причину того, что сражение пошло неудачно, сформулировал пионер танкового дела полковник Свинтон, который, услышав о прорыве 20 ноября, заметил: «Бьюсь об заклад, что Генеральный штаб столь же удивлен нашим успехом, как и немцы, и так же не готов развивать успех». Это кажется, верное суждение. Бинг сделал мало ошибок в этом сражении, но те, которые он совершил, были фундаментальны, и их следовало предвидеть. Это же обвинение можно предъявить и фельдмаршалу Хейгу, поскольку ничего нового под Камбре не произошло. Старая проблема с невозможностью подтянуть резервы для расширения прорыва во фронте противника порождала старую же проблему застопоривания. Хейгу и Бингу повезло, что немецкое контрнаступление не достигло большего. Еще больше им повезло, что им удалось сохранить свои должности, когда вся история сражения под Камбре вышла наружу в январе 1918 года.

Читая книги о битвах на Западном фронте и о людях, воевавших там, легко забыть, что в Западной Европе между 1914 и 1918 годами существовал и совсем другой мир, который находился вне пределов того, что потом назвали «армейской зоной». Западный фронт растянулся примерно на 650 км, но в глубину имел всего несколько километров, и люди даже на небольшом расстоянии от передовой мало что знали о том, что там происходило. В прифронтовой зоне и на фронте разрушения были ужасными; годы постоянных артобстрелов и частых боев оставили багровый шрам на лице Западной Европы. Разрушенные строения и брошенная амуниция, траншеи, заполненные грудами обломков, оставшихся от огромных современных армий. Но разрушения и смерть были ограничены расстоянием орудийного выстрела.

Всего в 1,5 км за пределами зоны артиллерийского огня нормальная жизнь начинала брать свое. Еще несколько километров территории Франции и Бельгии представляли собой лоскутное одеяло из военных лагерей и полевых складов, стоянок машин, госпиталей и маленьких селений, занятых отдыхающими солдатами, пикетов кавалерии, аэродромов и железнодорожных развязок — все это было заполнено суетящимися солдатами. Сюда восточные ветры постоянно приносили раскаты орудийных залпов, но еще через 1,5 км к западу даже они затихали; открывался мир, который казался неожиданно и странно мирным.

Надо было потратить всего полдня, чтобы добраться от траншей на передовой до вокзала Ватерлоо, и нередко случалось, что солдаты завтракали в воронке от взрыва, а обедали в Ритце. Контраст между жизнью на фронте и жизнью вне его был столь силен, что солдатам казалось, будто гражданские жили не просто в другой стране, но в другом мире. Это отразилось в знаменитом письме Зигфрида Сассуна, горьком послании, которое, стоит заметить, направлено не против генералов, но против политиков и общества на родине, против людей, которые хотя и могли остановить войну, но не нашли в себе воли или, может быть, желания, сделать это… по крайней мере так это выглядело.

По мере того как 1917 год устало готовился передать эстафету следующему, перспективы окончания войны становились все более и более призрачными, хотя потери предыдущих двенадцати месяцев и усугубляющиеся страдания и лишения всех воюющих стран, особенно Германии, свидетельствовали, что война больше продолжаться не может. Проблема окончания военных действий оставалась главной, но вопрос состоял в том, как это сделать и на каких условиях.