Кеннет Роуз - Король Георг V

Именно преданность долгу, которая неизменно отличала короля на протяжении четырех нелегких лет мира, помогла ему с достоинством вынести и тяготы войны. Для себя он ничего не просил; все народные восторги доставались министрам, вся слава — военным. Его собственная роль, которая была достаточно незаметной, заключалась в исполнении обязанностей конституционного монарха. Он должен был все знать и вместе с тем избегать ответственности, облегчать работу правительства и в то же время отстаивать те прерогативы, которые в тяжелые годы войны могли быть навеки утрачены.

От него также требовалось призывать нацию к победе и возглавить вооруженные силы, которые вели войну от его имени. Мантию короля Георг V надевал с некоторым смятением — ведь он не был прирожденным лидером, хотя всегда старался делать все, что мог. Приветственные крики у стен Букингемского дворца были обращены скорее к символу, нежели к конкретному человеку. Олицетворяя гордость своего народа, он еще должен был завоевать его любовь. Как и отец, он обладал всеми внешними символами королевской власти: короной и скипетром, мантией и регалиями; но ему недоставало той особой теплоты, благодаря которой королю Эдуарду удавалось покорять сердца подданных. Напрасно Стамфордхэм умолял его проявить на публике ту сердечность, которая так восхищала гостей за его столом. «Мы, моряки, — отвечал король, — никогда не улыбаемся на дежурстве».

Эффект был удручающим. Раймонд Асквит, старший сын премьер-министра, писал из Франции, где служил в гренадерах: «Сегодня утром нас навестил король, такой же унылый и мрачный, как и всегда». Против такой критики король не возражал. Он предпочитал казаться занудой, нежели выглядеть «парнем, который старается привлечь к себе внимание», — высшая степень неодобрения в его лексиконе. Однажды юный принц Уэльский с энтузиазмом назвал один из поступков короля «хорошей пропагандой». Отец сделал ему выговор: «Я занимаюсь тем, что является моим долгом, а не пропагандой».

Несмотря на все эти добровольно наложенные на себя ограничения, король в конце концов завоевал популярность, причем к большому удивлению для себя. Его здравый смысл и добросердечие, до этих пор известные лишь узкому кругу близких людей, теперь стали достоянием публики. Мало кто, кроме горстки министров и других официальных лиц, знал о присущей ему высокой нравственности, в основе которой — убеждение, что человеческие ценности не должны приноситься в жертву патриотической шумихе. В годы войны, как и во время мира, он оставался верен своим принципам.

Стремление короля полюбить даже своих недругов в первую очередь распространялось на Альберта Менсдорфа. После начала военных действий между Британией и Германией тот еще восемь дней оставался на своем посту, вопреки всему надеясь, что конфликт между Австрией и Россией не станет причиной военных действий союзников России — Британии и Франции. В эти беспокойные дни Менсдорф мог рассчитывать на корректное, даже учтивое к себе отношение, но без всяких проявлений сердечности. Однако 9 августа он был приглашен в Букингемский дворец на чай. Чтобы не привлекать внимания журналистов и фотографов, он прошел через боковые ворота и обнаружил своего царственного кузена «в том дружеском и доброжелательном расположении духа, какое только возможно». Позднее он сообщал в Вену: «Король выразил надежду, что состояние войны между Англией и Австро-Венгрией все же не будет объявлено… Он сказал, что Англия вступила в войну ради нейтралитета Бельгии и защиты французских границ, а не из-за Сербии и балканского вопроса».

Эти надежды не оправдались. Мирная передышка продлилась ровно столько времени, сколько потребовалось Франции на переброску из Северной Африки войск, которым в противном случае угрожало бы нападение австро-венгерского Средиземноморского флота. 12 августа, в день, который в другие, более счастливые времена знаменовал начало ежегодной королевской охоты на куропаток в Йоркшире, Британия и Франция объявили Австрии войну. Менсдорф записал в дневнике:

«Часом позже я получил от короля Георга письмо, где говорится о нашей старой дружбе и близких отношениях, выражается надежда на то, что когда-нибудь меня „снова смогут приветствовать в Лондоне“, и т. д. Очень трогательно. Наверно, в истории еще не было прецедента, чтобы одновременно с объявлением войны монарх писал бы послу письмо, начинающееся со слов „Дорогой Альберт!“ и заканчивающееся фразой „Ваши преданные друзья и кузены Георг и Мария“».

В своей привязанности к Австрии король не был одинок. Хотя европейский пожар устроил именно составленный Австрией в преднамеренно жестких тонах ультиматум, в глазах англичан эта страна выглядела практически невиновной. Лорд Хэрвуд, йоркширский землевладелец, чей сын позднее женился на единственной дочери короля, 14 августа писал Менсдорфу:

«Печально, что наши страны вынуждены воевать, поскольку мы виним вас только в том, что вы поднесли спичку».

К Германии народ Британии не проявлял подобной снисходительности. Когда исчезла уверенность в скорой победе союзников (враг быстро продвигался к Парижу, британский экспедиционный корпус отступал), пренебрежение к ней перешло в почти истерическую ненависть ко всему немецкому. Мужчины и женщины с тевтонскими именами, несмотря на долгое проживание в стране и незапятнанную репутацию, объявлялись изменниками, арестовывались и без всякого суда подвергались тюремному заключению. Шпионов ловили во всех уголках королевства. Лорд Китченер, недавно назначенный военным министром, вынужден был на полном серьезе заверять кабинет, что сигнальные огни, мигавшие возле Сандрингема во время налета немецкой авиации, на самом деле оказались светом фар машины приходского священника, возвращавшегося домой после ужина. Считалось непатриотичным пить немецкое вино и держать таксу, но Джон Морли пренебрегал такого рода предрассудками. Когда его укорили за то, что пьет белый рейнвейн, он ответил: «Я его интернирую».

Чувство меры не подводило и короля. Его беспокоила клеветническая кампания, развязанная против двух вполне преданных должностных лиц из-за их якобы прогерманских настроений: адмирала принца Людвига Баттенберга и лорда Холдена. Принц Людвиг, принадлежавший к Гессенской династии, действительно родился немецким подданным, но в четырнадцать лет натурализовался в Британии и в качестве кадета поступил на службу в Королевский военно-морской флот. Женитьба на внучке королевы Виктории отнюдь не помешала его продвижению по службе. За полвека профессиональной деятельности он достиг вершин в своем деле, став 1-м лордом Адмиралтейства. Присущий принцу недостаток воображения, однако, компенсировался его трудолюбием и вниманием к деталям. В последние дни июля 1914 г., когда встала задача мобилизации флота, он решил ее быстро и эффективно. Но даже это не смогло защитить человека с немецким именем и заметным акцентом от публичных оскорблений. Его младший сын, будущий граф Маунтбэттен Бирманский, который тогда был морским кадетом, писал матери из Осборна: