Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

Некоторое время спустя предположения Боткина подтвердились. Он встретился с хозяйкой дома, и та обо всём ему поведала: Андреев на самом деле влюбился в красавицу Памелу и теперь чуть ли не каждый вечер просиживал у них дома. На слова Боткина типа «совет им да любовь» американка отреагировала нервно и агрессивно. Она в категоричной форме заявила, что ни за что не даст развиваться этим отношениям, у которых, с её точки зрения, не было никакого будущего. Она всё-таки разузнала, что Андреев вообще никакой не дипломат, так что о браке её дочери с этим человеком не могло быть и речи.

Боткин был неприятно поражён. Конечно, мешковатый и толстенький Андреев не очень-то выгодно смотрелся рядом с красивой и длинноногой американкой, но всё-таки он никак не ожидал, что культурная, образованная, прожившая много лет в Европе женщина, исповедовавшая «широкий» взгляд на жизнь, так отнесётся к ухаживаниям Андреева — Андреева, которого она до сих пор буквально боготворила и превозносила до небес за его музыкальный талант.

Прошло некоторое время, и Боткин узнал, что миссис X. отослала Памелу к своей сестре в Нью-Йорйс подальше от Андреева. Бухгалтер был сам не свой и во всём признался Петру Сергеевичу. Тот посоветовал ему поехать в Нью-Йорк и попытать там своё счастье, пользуясь отсутствием матери предмета обожания. Добрейший Кирилл Васильевич не возражал против непродолжительного отсутствия бухгалтера в миссии, и Андреев поспешил в Нью-Йорк.

Вслед за ним «проветриться» отправился и Боткин. Посланник благоволил к молодому дипломату и тоже отпустил его с работы — правда, с непременным условием оставить свой адрес и при первой необходимости немедленно вернуться к своим служебным обязанностям. В Нью-Йорке Боткин встретился с Андреевым и узнал, что никакой взаимности он от молодой американки не встретил. Памела довольно в циничной форме тоже объяснила Боткину своё отношение к мистеру Андрееву: он ей не пара, потому что низкого происхождения. Безродные эмигранты Нового Света стали мнить себя чуть ли не баронами или герцогами!

Бедный Андреев просиживал теперь дни и ночи в гостинице, страшно тосковал и страдал, но возвращаться в Вашингтон не решался. Он неоднократно пытался объясниться с Памелой, но каждый раз наталкивался на холодный приём.

Трудно было сказать, как бы развивались события дальше, если бы из Петербурга не пришло, наконец, спасительное указание о том, чтобы Андреев покинул Вашингтон и вернулся домой. Это известие бухгалтер встретил с равнодушной покорностью и, в конце концов, решил, что так будет лучше для всех. Он уехал, и на какое-то время Боткин потерял его из вида. Место Андреева скоро занял секретарь германского посольства — баварский граф, тоже игравший на пианино, но совершенно бездарно. Это был высокий, тощий, холёный, породистый, а главное — богатый немец, который сразу стал ухаживать за молодой американкой и, несмотря на отсутствие музыкального таланта, нашёл у неё взаимность. Мамаша Памелы тоже была в восторге от немца. Как-никак он был граф! Какой американец не хотел бы породниться с европейским аристократом! То, что он был стар, плешив и беззуб, роли не играло.

…Во время первого же отпуска Боткин поинтересовался у своих коллег судьбой Андреева. Оказалось, что у бедного бухгалтера после возвращения из Вашингтона умерла мать, и после её смерти практически ничто не связывало его больше с Петербургом. Он стал проситься на любую консульскую работу за границей. Боткин, используя свои знакомства, походатайствовал за Андреева, и некоторое время спустя тот был назначен консулом в Вальпараисо (Чили). Был ли счастлив бывший бухгалтер на новом поприще, не известно.

Некоторое время спустя Боткин узнал, что милейший Андреев скончался там от диабета. А может быть, диабет был только побочной болезнью?

Эта история могла бы умереть вместе с нашим скромным бухгалтером, но благодаря П. С. Боткину она стала теперь нашим достоянием. Мы теперь знаем, что некоторые царские дипломаты тоже вышли из гоголевской шинели.

А подлинное имя нашего героя не так уж и важно.

Некоторое время спустя после отъезда Андреева на родину наша американка X. устроила у себя вечер для дипломатов, на котором главным гвоздём программы был знаменитый тогда фокусник Гофман. После его блестящего выступления был дан торжественный ужин. За столом фокусник Гофман как почётный гость сел справа от хозяйки, а английский посол как старший среди присутствовавших послов — слева.

Русский посланник К. В. Струве тоже присутствовал на этом вечере. Возвращаясь с ним обратно домой, Боткин заметил, что посланник чем-то был сильно расстроен, — нет, разгневан и шептал про себя какие-то ругательные слова. На вопрос Боткина, что случилось, Кирилл Васильевич дал волю своим чувствам.

— Нет, извольте видеть: какой-то фигляр сидит справа от хозяйки, а посол великой нации — слева. Скандал!

Боткин пытался убедить посланника, что наступили другие времена, что, в конце концов, мадам X. не обязана была соблюдать дипломатический протокол, но Струве был неумолим:

— Дома ли, в гостях или на улице, я посланник государя императора и должен смотреть за тем, чтобы моё место оставалось за мной, а не становилось достоянием любого шута горохового.

После этого Струве больше не посещал дом миссис X.

Дипломатический этикет не мог примириться с мещанским тщеславием и высокомерием.

Побеждает, однако, всегда мещанство.

Вакансия 1-го секретаря миссии была, наконец, заполнена: вместо отсутствовавшего барона Шиллинга прибыл некто Богданов (в записках Боткина он фигурирует под буквой «Б»). К. В. Струве, который должен был бы радоваться прибытию нового сотрудника, был возмущён до глубины души, потому что согласовать кандидатуру нового 1-го секретаря с ним Певческий Мост почему-то не удосужился. Впрочем, посланник распорядился встретить и разместить нового работника, как тому заблагорассудится. Богданову заблагорассудилось поселиться у Боткина, который, собственно, встречал его и который сам предложил некоторое время пожить в своей пустой холостяцкой квартире.

С первых дней своего пребывания в Вашингтоне Богданов обратил на себя внимание своей странной внешностью. Это был настоящий живой труп, облачённый исключительно во всё чёрно-белое и поражающий всех своим мертвецким взглядом. Он был немногословен, ко всему равнодушен и постоянно находился наедине со своими мыслями. Что это были за мысли, можно было только догадываться. По всей видимости, он приобрёл их во время своей работы в Бразилии. Ясно было только, что он чем-то мучился и терзался, но ни с кем своими переживаниями делиться не хотел.