О Минор - Это было давно

Надо знать, что от гор. Якутска до Средне-Колымска считается около 3.000 верст. Дорога пролегает по почти совершенно безлюдному месту. Юрты, встречаются на расстоянии 50-100 верст друг от друга, а иногда и на расстоянии 300 верст! Населения нет.

На одну квадратную версту там и сейчас приходится пол-человека, т. е., 1 человек на 2 кв. версты, а 30 лет тому назад, пожалуй, было и еще меньше. Но ведь население гораздо гуще в городах (например, в Якутске в то время было 5.000 жителей, в Верхоянске 400, в Средне-Колымске 300 и т. д.), и поэтому густота населения по области еще меньше - человек по 10, а кое-где и меньше, приходилось на 100 квадратных верст!..

При такой редкости населения, притом еще кочевого, ибо чукчи и тунгусы не живут оседло, немудрено, что станки по дороге отстоят на такие большие расстояния. Теперь подумайте, что по такому пути нас заставляют немедленно ехать за 3.000 верст! Купить пищи по дороге нельзя ничего, все приходится брать с собой с расчетом, чтобы хватило на 2 месяца. Отдыхать по дороге приходится в пустых юртах, насквозь промороженных 50-ти градусными морозами. Ехать на оленях тяжело, ибо маленькие саночки - нарты приспособлены для легкой езды по снегам, на них ни усесться, ни закрыться невозможно.

Олени к зиме слабые, усталые. Запрягается пара оленей и тащит седоков 100-150 верст до станка, и если приедешь на станок, когда олени ушли вперед на станцию, их приходится ждать 5-10 дней! Все это нам сообщили местные жители, торговцы и чиновники, которые удивлялись безрассудному приказу отправлять нас в этакую стужу, да еще так, чтобы каждая четверка ссыльных при четырех конвойных казаках выезжала из Якутска через 7 дней! Неминуемо, говорили нам, вы друг друга нагоните, а при скоплении где-нибудь в занесенной снегом юрте, вы рискуете просто все погибнуть. Мы задумались...

Среди нас были женщины, некоторые в таком положении, что пути им решительно не вынести; были больные, слабые. Что же, думалось, ехать на верную гибель из-за того, что губернатор Осташкин не желает принимать во внимание всех этих соображений? Мы волновались, спорили, обсуждали в нашем клубе вопрос о том, как быть. Все были согласны с тем, что подчиниться нельзя, что надо протестовать. Но как?

Тут мнения разделились. Одни думали, что протест вообще ни к чему не приведет и предупреждали, что протест кончится еще хуже, чем риск путешествия. Так думал А. Л. Гаусман. Он, как опытный юрист, говорил:

- Всякий протест с нашей стороны неизбежно кончится применением насилия... Если я и пойду за решением большинства, то только потому, что протест может иметь широкий общественный характер, может обратить внимание в России и заграницей на произвол, беспредельность которого толкает людей почти на самоубийство.

- Нет, зачем же рисковать нам всем! возражал Н. Л. Зотов. Позвольте мне взять протест на себя, я уберу этого Осташкина, и этого будет достаточно, чтобы обратить внимание на положение ссылки.

- Ну, нет! Нам не надо единоличных жертв. Мы здесь все сами за себя можем отвечать? - возражало большинство.

Тов. Пик предлагал просто каждому из нас не идти добровольно в полицию для отправки.

- Тогда, продолжал он, она придет к нам на квартиры, чтобы взять насильно, и мы - кто может - должны оказать вооруженное сопротивление. Это единственный выход.

И его поддерживала его жена Софья Гуревич.

- Однако, и это вовсе не выход, говорил Л. М. Коган-Бернштейн, лучше сделаем так: устроим массовый побег обратно в Россию.

- Что за пустяки! Куда же и как мы все побежим!? Ведь же этот побег осужден на верную неудачу, возражали Муханов, М. Орлов, М. Гоц и другие.

- Конечно, соглашался Коган-Бернштейн. За нами пошлют погоню, а мы ей не сдадимся без сопротивления. Нас, конечно, арестуют, посадят в тюрьму, отдадут под суд! Это вызовет шум, а мы пока зиму-то проживем в Якутске!

- Ну, пойми, дружище, этот план никуда не годится! Надо прийти к чему-либо другому, разумному.

Долго думали. Дни и ночи обсуждали. И наконец решили попытаться сначала ликвидировать положение мирным путем, если удастся.

Мне и А. Л. Гаусману поручено было составить на имя губернатора мотивированное заявление с отказом ехать в Колымск при указанных условиях и просить его отменить свое распоряжение и распорядиться отправить нас не по-четверо, а по-двое, и на расстоянии трех-недельных промежутков друг от друга.

Помню, как сейчас, в час ночи мы с Гаусманом отправились к нему на квартиру.

- Да, наступает решительный момент, заговорил он. Я, как юрист, ясно вижу результаты - будет насилие над нами и по меньшей мере каторга, а может быть, и погибнет кое-кто из нас. Это неизбежно. Мы далеки от законности и здравого смысла в сердце России, в Москве, в Петербурге. Ведь и там реакция торжествует. Ну, а здесь? Мы ведь в 8.000 верстах от Москвы; здесь агенты правительства просто безумствуют! Разве мы их убедим? Но, делать нечего, давайте писать заявление, мы должны его в 25 экземплярах приготовить за ночь, раздать всем для подписи и завтра в 10 часов утра подать его через полицмейстера; конечно, каждый врозь.

Долго мы просидели над редакцией заявления, каждая фраза, каждое слово обсуждались со всех сторон. Часам к 4-м ночи оно было готово, и мы побежали в клуб, где несколько товарищей ждали нас, чтобы помочь переписать.

К утру 21-го марта все было готово, и к 10-ти часам каждый из нас, имея в кармане заявление, отправился к полицейскому правлению. Совершенно понятно, что все были аккуратны, и поэтому ровно к 10 часам человек 25 ссыльных оказались во дворе перед подъездом полиции, что вероятно произвело там некоторый переполох.

Вскоре на крыльцо вышел полицмейстер и спросил, что нам здесь надо.

- Мы желаем подать через вас заявление губернатору.

- Какое там заявление? Скопом сюда зачем-то пришли! Никаких прошений скопом не подают! Ничего не приму!

- Как-бы хуже не было! послышался чей-то голос из ссыльных.

- Ara! Угрозы! Так! Так! - и полицмейстер убежал к себе, а затем вернулся с кем-то и взял наши заявления.

- Хорошо, я передам.

- Когда же ответ? Нам необходимо его знать.

- Соберитесь завтра к 11-ти часам у себя в клубе! Я вам там дам ответ!..

В воздухе пахло порохом... Мы по приему в полиции почувствовали, что наступает решительный момент. Что-то тяжелое, безумное... Но возврата уже не было, да и никому из нас и в голову не приходило ничего, кроме одного: добровольно не дадимся, пусть тащут насильно! Мы учитывали надвигающееся событие, как кровавый луч света в темном царстве самой безудержной реакции, окутавшей тогдашнюю Россию.

День прошел в нервном возбуждении. Многие готовились к вооруженному сопротивлению. Об этом, конечно, знали и власти, и тоже нервничали, не соображая того, что этого легко избежать, уступив нашему единодушному заявлению. Вместо этого, Осташкин, тогдашний якутский губернатор, и полицмейстер Олесов готовили нам кровавую расправу. До нас доходили известия о том, что в местной команде розданы боевые патроны всем солдатам, что их уже второй день снабжают усиленной порцией водки.