О Минор - Это было давно

Для багажа были нам даны подводы, на которых мы и посиживали во время пути, когда уставали. А женщины почти всю дорогу ехали. Конвой вел нас по всем строгостям. Цепь нас окружала и наблюдала за партией очень зорко. Дорога, по которой мы двигались, пролегала по густой тайге. Стоило только прорваться сквозь цепь - и прощай! Солдаты предупредили нас, что при малейшей попытке к побегу они будут стрелять по всей партии. Они были враждебно настроены, особенно к нам, и не раз, бывало, нам приходилось жутко. Так в одном месте, при переходе через мост, М. Гоц с кем-то из товарищей заговорился и ушел довольно далеко, шагов на 100, вперед. Их остановил старший, раскричался, вытащил револьвер и стал грозить. Еле-еле удалось его уговорить.

Путь был тяжелый. Ежедневно в пыли и жаре мы двигались сквозь тучи мошкары, невыносимо грызшей нас. Эта злая мелкая мошка тучами несется за нами, тучей плывет впереди нас, и нет возможности спастись от ее острых уколов. Она лезет в уши, в глаза, в нос, в рот и в ворот... Сетка из волос лошадиных тоже не помогала, сквозь петли всюду забиралась мошка! Сначала спасало гвоздичное масло, запах которого она не переносит, но у нас его было очень мало. И мы начали по примеру ямщиков мазаться жидким дегтем...

По дороге далеко не всегда было спокойно и удобно. Этапы, где мы проводили для отдыха целые сутки, отличались необычайной грязью. Стены, полы, нары полны клопов, блох и вшей. Этого этапного отдыха мы боялись, как огня. Лучше бывало на ночевках. Полуэтапы были вновь выстроены, обыкновенно расположены на краю деревни, а иногда просто в поле. Но подходила вторая половина августа. Темнело рано. По ночам становилось невыносимо холодно. Приходилось топить железные печки, а дров достать было трудно. Конвой не давал, и это вызывало нередко крупные столкновения. На помощь приходил Н. Зотов. Он всегда действовал! решительно.

- Конвойный! Лампа не горит, дайте другую.

- Так вот тебе и дали. Не горит, стало и так ладно.

- Так не дадите? Тогда мы загасим вовсе.

- Попробуй!

Но у Зотова уже полено в руках. Он замахивается на маленькую жестяную лампочку и расплющивает ее в лепешку.

- Чего ты делаешь? Бунтуешь! Ста-а-ар-ший!

Прибегает унтер с конвоем. Начинается крик, руготня. Мы молчим и ждем от разозленных солдат расправы. Но все как-то успокаивается, и через несколько минут с ругательствами сами несут другую лампу.

Но нам холодно.

- Конвойный! Дайте дров!

Но дров не дают. Их мало на дворе. Дрова нужны всем... и конвойным.

Между тем холодно. Надо чай сварить. Все тот же Н. Л. Зотов решает вопрос просто - берет из нар доску, разбивает ее на щепы, и печь пылает!

Тепло, уютно... Напились чаю с хлебом, усаживаемся на нары и приступаем к чтению вслух. Книг у нас было мало, но мы все любили читать Г. И. Успенского. Он своим бесконечно правдивым и любовным отношением к народу и правде отвечал нашему настроению. Обыкновенно читала вслух Тринидатская, иногда Надежда Сигида, иногда я. Но чтение не затягивалось долго.

В 5 часов утра все ведь должно быть готово к дальнейшему пути. Поэтому в 9-10 часов вечера мы уже укладывались... Но кто знает, сколько на этих нарах проведено бессонных ночей! Сколько мучительных дум... Все дорогое уходит от нас, по мере того, как мы придвигаемся к месту ссылки, становится все темнее ночь, все холоднее, безлюднее, молчаливее. Люди другие. Вот мы идем уже по Бурятской Степи.

Здесь уже все чаще и чаще встречаются буряты. Они нас не понимают - мы их. Пытливый ум стремится все видимое осмыслить, понять, но где же тут добиться этого! Нет же возможности уйти из под конвоя вглубь бурятской жизни. Мы рабы... царского строя пленники... Надо его побороть!..

Надо освободить весь народ от вековых цепей, которые держат его в невежестве, полудикости... Надо добиться воли для народа, но без его собственной помощи, что мы, маленькая кучка интеллигенции, можем сделать? Но как же добиться, чтоб народ понял свой интерес в борьбе за волю? Как пробудить его дух? И надо сказать, в то время, мы смотрели на себя, как на кучку людей, цель которых только в том, чтобы будить других, привлекать новых отдельных людей в надежде, что чем нас будет больше, тем легче нам будет проникать и на заводы и в деревню для того, чтоб звать к пробуждению и массу народную.

Среди нас были двое из первой группы социал-демократов, Теселкин и Харитонов. Они уже смутно чувствовали, что и в России огромная роль в будущем принадлежит пролетариату и свою работу в Петербурге вели, главным образом, среди фабричных рабочих, но мы, примыкавшие к "Народной Воле", всегда говорили им - вы ошибаетесь, Россия крестьянская страна, надо идти в деревню, ее просвещать; без крестьянства мы не добьемся ничего, нужно его разбудить. Начинались бесконечные ночные разговоры, споры, которые тянулись шопотом, на нарах, до самого утра...

Свисток. Надо подниматься, двигаться дальше.

- Сколько еще верст до Иркутска? Эх, надоело. Скорее бы до нашего гиблого места!..

И мы опять двигались вперед в неизвестную даль. Впечатления становились тяжелее. Чем то зловещим пахнула на нас встреча на одном из этапов, недалеко от Иркутска, с возвращавшимся после трехлетней ссылки в Россию из Якутской области О. Рубинком.

- Гоц, Минор! Вас зовет на свидание какой то человек! - кричит конвойный. Мы бежим навстречу. Вот он! Рубинок!

Но куда девалась его милая улыбка? Он смотрят на нас исподлобья, жутко.

- Я решил вас увидать, чтобы предупредить о том, что вы должны там, в Якутске делать. Вы должны протестовать против насилий! Нас там избивают, мучат в невыносимых условиях... Впрочем, вы сами скоро все увидите... Вы помните у Шекспира сцену бури? Лес шумит, буря, гроза, гром... У него волосы на голове дыбом встали...

Мы были ошеломлены резким переходом его разговора. Мы молча слушали, как он цитирует наизусть Шекспира восторженным тихим голосом. Глаза зловеще заблестели. Я пытался остановить его, но куда тут! Он продолжал говорить все быстрее, страшнее и вдруг, оборвав, повернулся и крикнул:

- Я буду самозванцем! Подыму народ! Так помните! Вы должны протестовать!

И убежал, не попрощавшись...

Мы, ошеломленные, стояли несколько минут. Мы поняли, что там, в Якутске, с ним произошло что-то жестокое; мы поняли, что бедный Рубинок свихнулся...

С тяжелым чувством мы шли к Иркутску. Да и трудно стало. Пошли морозы, снега.

Но вот, наконец, и Иркутск.

Человек во всякое дело втягивается, привыкает и приспособляться к нему. Так и мы втянулись в путешествие по этапам, привыкли ко всем неудобствам, и, если нередко происходили недоразумения с конвоем или этапным начальником, то и к ним мы привыкли совершенно так же, как в этапной грязи, клопам и вшам, которые ели нас поедом. Долгий тяжелый путь затупил все наши чувства, и только описанная мною встреча с О. Рубинком оставила сильную душевную тревогу.