Дмитрий Шерих - Улица Марата и окрестности

Вообще ЦКБ «Рубин» ведет свою историю еще с дореволюционных лет – от «Строительной комиссии подводных лодок», созданной в начале 1901 года. По проектам нынешнего «Рубина» были построены едва ли не все отечественные лодки, принимавшие участие в Первой и Второй мировой войнах.

А сегодня «Рубин» – это многопрофильная компания, которая не только создает лодки, но работает в других областях. Специалисты ЦКБ участвовали, например, в создании высокоскоростного электропоезда и новейшего трамвая...

Последний дом на нашем пути – № 92, возведенный в те же 1950-е. Вместе с домом на противоположной стороне улицы Марата он создает как бы пропилеи, оформляющие въезд на эту улицу с Подъездного переулка.

Наш путь окончен!

Прежде чем перейти к завершающим эту книгу словам, хочется еще чуть-чуть продлить нашу прогулку. Идти нам уже некуда, со всеми домами по улице Марата мы познакомились, но в запасниках автора еще лежат сюжеты, которым места не нашлось. Сюжеты яркие, интересные!

Почему не нашлось места? Причина проста: эти сюжеты родом из литературы. Их очень сложно или просто невозможно привязать к какому-то конкретному адресу на улице Марата. К тому же неизвестно, чего в них больше – выдумки или факта. Но оставить их за пределами книги жалко – без них коллекция сведений об улице была бы явно неполна.

Итак, сюжет первый

У Федора Михайловича Достоевского в «Дневнике писателя» 1876 года есть такой набросок «Столетняя». Писатель начинает с рассказа одной дамы, заглянувшей в полдень на Николаевскую улицу и повстречавшей там столетнюю старушку.

«Как раз в Николаевской улице надо было зайти в два места, одно от другого недалеко. Во-первых, в контору, и у самых ворот дома встречаю эту самую старушку, и такая она мне показалась старенькая, согнутая, с палочкой, только все же я не угадала ее лет; дошла она до ворот и тут в уголку у ворот присела на дворницкую скамеечку отдохнуть. Впрочем, я прошла мимо, а она мне только так мелькнула.

Минут через десять я из конторы выхожу, а тут через два дома магазин, и в нем у меня еще с прошлой недели заказаны для Сони ботинки, я и пошла их захватить кстати, только смотрю, а та старушка теперь уж у этого дома сидит, и опять на скамеечке у ворот, сидит, да на меня и смотрит; я на нее улыбнулась, зашла, взяла ботинки. Ну, пока минуты три-четыре прошло – пошла дальше к Невскому, ан смотрю – моя старушка уже у третьего дома, тоже у ворот, только не на скамеечке, а на выступе приютилась, а скамейки в этих воротах не было. Я вдруг перед ней остановилась невольно: что это, думаю, она у всякого дома садится?

– Устала, – говорю, – старушка?

– Устаю, родненькая, все устаю. Думаю: тепло, солнышко светит, дай пойду к внучкам пообедать».

Это только начало рассказа, услышанного Достоевским от дамы. А потом Федор Михайлович сам размышляет об этой старушке и «дорисовывает» продолжение истории о том, как она шла обедать к своим внучкам...

«А впрочем, так, легкая и бессюжетная картинка», – пишет он в конце.

Хоть и легкая, а к нашей улице имеющая прямое отношение. Только вот где все это было? Рядом с Невским? Или дама вышла на Николаевскую откуда-нибудь из Кузнечного переулка?

Ответа тут, пожалуй, и не дашь.

Сюжет второй

Известный дореволюционный сыщик Аркадий Францевич Кошко написал о своей работе довольно объемистые мемуары. Текст получился красочный, весьма литературный и легко читающийся.

Есть у Кошко один рассказ об афере, случившейся в Петербурге. С жалобой на афериста к нему явилась потерпевшая.

«Вздохнув, моя просительница начала:

– Я купеческая вдова, живу в собственном доме на Николаевской улице. Зовут меня Олимпиада Петровна, по фамилии Воронова. Живу я тихо, смирно, безбедно. Квартира у меня в 7 комнат, обстановка в стиле: там трюмо, граммофон, рояль и прочие безделушки...»

Дальше идет суть дела: некий мошенник пришел к Вороновой под видом настройщика роялей. Втерся к ней в доверие, несколько раз выполнял ее мелкие поручения, а потом ловкой мошеннической проделкой выманил у нее три тысячи рублей и бриллиантовые серьги. Причем Воронова сама отдала ему все это из рук в руки, и только назавтра поняла, что ее обманули.

Не буду пересказывать тут детали аферы: желающие могут сами заглянуть в мемуары Кошко. Скажу лучше о другом. Не было на Николаевской улице Олимпиады Петровны Вороновой, жившей в собственном доме! То ли Кошко просто запамятовал фамилию, имя и отчество своей героини, то ли из деликатности назвал ее чуть иначе – но факт остается фактом.

Но кто же тогда стал жертвой мошенника? Увы, на этот вопрос ответить затруднительно. Жила, например, на Николаевской в собственном доме № 43 вдова Олимпиада Ивановна Ладан – но ее окружало довольно большое семейство. Были и другие вдовы-домовладелицы, в том числе купеческие – но как сделать среди них выбор?

А ведь не исключен и еще один вариант: Кошко запамятовал не только фамилию, но и название улицы – и все это случилось вовсе не на Николаевской.

Есть еще одно крамольное подозрение: а что, если этот рассказ Кошко – ни что иное, как беллетристика, где фрагменты авторских воспоминаний переплетаются с выдумкой?

Сюжет третий

Мемуары Георгия Иванова, посвященные послереволюционному Петербургу, очень интересны, но не вполне достоверны. И все-таки есть там один эпизод, который непременно надо вспомнить в этой главе. Он посвящен обедам в нелегальных частных «столовых», которые тайком открывали у себя дома будущие нэпманы. Время действия – весна 1921 года.

«Сначала я обедал на Невском у какого-то старика еврея. Открыл этого еврея Гумилев... Месяца через два я в свою очередь свел Гумилева недалеко на Николаевскую, к некой мадам Полин, где выбор блюд был гораздо разнообразней и подавали не в патриархальной спальне с огромными пуховиками и портретом кантора Сироты, а в кокетливой столовой с искусственными пальмочками, на кузнецовском фаянсе и накладном серебре.

Кроме изящества обстановки, мадам Полин имела перед гумилевским старцем еще одно неоспоримое преимущество. Она не боялась милиции... Основанием к тому была вовсе не ее природная храбрость, а то, что она выплачивала ежемесячную взятку районному комиссару. Есть борщ с пирожками было приятно, но есть тот же борщ в сознании полной безнаказанности этого уголовного поступка – еще приятнее...»

Однако взятка не спасла – и финал этой истории оказался достаточно печален.

«Пахло весной. Солнце светило... Ничто не мешало, напротив, все располагало хорошо позавтракать. Я завернул на Николаевскую и поднялся на второй этаж.

<...>

Сколько раз безо всякой опаски я всходил по этой лестнице и дергал за нос какого-то бронзового сфинкса у дверей Полины. Дергал уверенно и самонадеянно, зная, что дверь сейчас же откроется, приятно пахнет теплом и кухней и плутоватая, заплывшая жиром физиономия Полины улыбнется сквозь стеклянное окошечко в стене.