Вольфганг Фенор - Фридрих Вильгельм I

Фридрих Вильгельм I разделял заблуждение всех отцов, видя в старшем сыне собственную реинкарнацию. Но вряд ли кто-либо из отцов имел столь же горячее желание создать из сына свое подобие, как король-солдат. Он не считал, что люди имеют право быть самими собой, не утруждал себя попытками уважать права другого человека и потому выдумал идеальный образ сына и наследника, являющийся не чем иным, как оттиском его собственной личности. Глядя на свое сокровище, он в принципе не хотел знать, что представляет собой его сын. Он думал лишь о том, каким тот должен быть. А на этот счет сомнений у короля не было: Фриц должен стать бравым солдатом, хорошим христианином, заботливым «наместником» Пруссии; он должен презирать модную ерунду, быть до мозга костей «германцем», радеть о «плюсах» государственного бюджета и плевать на бредни философствующих засранцев. Словом, он должен идти по стопам отца, увековечив дело и образ короля-солдата.

Но первые же меры, принятые Фридрихом Вильгельмом для воспитания своего сына, вошли в противоречие с его планами. До семилетнего возраста кронпринца воспитывала гугенотка, мадам Марта дю Валь де Рокуэлл, бежавшая из Франции в Берлин в 1685 г. Ее нежность и заботы Фридрих помнил всегда. (В 1737 г. он писал ей: «Я называю Вас матерью и надеюсь, что Вы позволите мне так Вас называть. Это имя принадлежит Вам в знак благодарности за заботы и труды, потраченные Вами за все годы. Уверяю Вас, я никогда этого не забуду! После моих родителей Вы — тот человек, которому я обязан больше всего».) Конечно, она разговаривала со своим питомцем исключительно по-французски. Французскими были первые звуки, дошедшие до его ушей, первые слоги, произнесенные его губами. Это был язык культуры, вызывавшей у его отца сильнейшее отвращение. А поскольку мать никогда не говорила с сыном ни на каких других языках, кроме французского и английского, а его любимая старшая сестра Вильгельмина едва ли знала хотя бы одно немецкое слово, в совершенстве владея французским, маленький Фриц с первых же дней жизни рос в мире, совершенно чуждом его отцу.

В мире женщин Фридрих Вильгельм оставлял своего сына пять лет. Летом же 1717 г. он продиктовал «правила обучения моего сына Фридриха в Вустерхаузене», построенные в принципе на замечательных педагогических основах, предложенных в свое время премьер-министром фон Данкельманом для воспитания самого Фридриха Вильгельма, выросшего богобоязненным человеком. Правда, король сделал и дополнения, слишком явно выдающие его собственную натуру. Прежде всего Фрицу надо прививать «любовь к солдатам». Мальчику следовало усвоить с детства: ничто в мире не приносит монарху столько славы и чести, «как шпага». Поэтому «Фрицхен» должен с самого начала почувствовать себя солдатом на действительной службе. Во всем ему следовало быть лаконичным и «опрятным». После пробуждения ему нельзя давать нежиться в постели, зевать, потягиваться и протирать глаза. Нет, кронпринц должен вскакивать, бежать к умывальнику, брать мыло и обливаться холодной водой, одеваться быстро и без помощи камердинера! Примечание Фридриха Вильгельма: «Фрица следует научить одеваться и раздеваться быстро настолько, насколько позволяют человеческие возможности».

Нетрудно представить, какую тоску вселяло в маленького кронпринца ожидание поездок в Вустерхаузен, какой ужас наводил на него мужественный мир отца. Во дворцы Берлина и Потсдама он мчался, едва переводя дыхание: скорее туда, в уютные и теплые покои женщин, где не звучит грубая немецкая речь отца, где бархат и шелк ласкают взор, где все говорят по-французски, все его холят и лелеют, где он перелетает из одного объятия в другое. Там все пахнет духами и звучит музыка, а Вильгельмина разучивает первые па менуэта; там мать нежно зовет его «mon bijou», [34] Мое сокровище (фр.). — Примеч. пер. а мадам де Рокуэлл обнимает своего маленького любимчика, порывисто целует большие и серьезные детские глаза и шепчет ему на ушко: «Mon cheri». На Рождество 1717 г. отец подарил ему роту свинцовых солдатиков, с ружьями и [35] Любимый мой (фр.). — Примеч. пер. барабанами, со знаменами и штандартами, да еще и маленькие пушечки в придачу, из которых можно было стрелять. Но «Фрицхен» на подарок даже не взглянул. Гораздо больше ему понравилось роскошное издание псалмов Маро с нотами мелодий. И скоро принц уже брал на лютне первые ноты и приводил своим талантом в восторг женскую публику.

Прекрасная жизнь, лишь изредка омрачавшаяся ненавистными выездами в Вустерхаузен, драматически изменилась в 1719 г., когда Фридриху исполнилось семь лет. Отец назначил воспитателями сына двоих офицеров, графа Финкенштейна и подполковника фон Калькштейна. Отныне к ежедневным занятиям добавилось также обучение строю, верховой езде и фехтованию. Возможно, эти честные, мудрые и доброжелательные мужчины смогли бы создать противовес одностороннему галломанскому влиянию женщин, смягчить оппозицию наследника, уже перераставшую в опасную неприязнь к отцу. Но Фридрих Вильгельм, лишенный всякой способности вникать в людские души, совершил вторую роковую ошибку: преподавателем наук он назначил бывшего гофмейстера графа Доны, французского эмигранта Дюана де Жандо. Дюан, весьма ученый человек и тактичный педагог, в два счета завоевал самую настоящую любовь маленького принца. Естественно, он его и «офранцузил», так что в голове мальчика все немецкое, представленное его отцом, низводилось до уровня неполноценного, полуварварского.

Не менее роковым явилось и другое «кадровое решение» короля, поручившего религиозное воспитание своего сына придворному священнику Андреа. Андреа педантично и бездушно вдалбливал в голову строптивого мальчика догмы христианства, бесконечно заставлял его учить наизусть псалмы и библейские стихи.

Его преемник Нольтениус тоже не понял, что смекалистому, критично настроенному и любознательному мальчику привить интерес к религии можно, лишь начав с изучения религиозной истории, причинно-следственных связей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, как показала проверка, кронпринц «не получил большую пользу от изучения христианства». Введение дополнительных занятий во второй половине понедельников не помогло, а привело лишь к утверждению принца в его антиклерикальных настроениях. Больше того: вместе с Вильгельминой, все сильнее влиявшей на брата, они начали представлять собой нечто вроде насмешливо-атеистической оппозиции берлинского двора, все чаще и чаще входившей в конфликт с наивными отцовскими верованиями. Когда брат и сестра, защищенные матерью, так никогда и не понявшей, какую роковую роль она сыграла, настраивая детей против отца, сидели над ее французскими «просветительскими» романами, где от издевок над религией все так и блистало, когда они упражнялись в сомнительном, не сдержанном никакими границами искусстве говорить с иронией и сарказмом, они, конечно, не ведали, что творят. Де-факто, они бросали в лицо отцу перчатку, вступая в провокационную конфронтацию и идя против его жизненной позиции и всех устремлений.