Булач Гаджиев - Шамиль

— А чем отличается Чембар? — спросил он. Приезжий ответил, что в 12 верстах от этого города находится могила Лермонтова, знаменитого поэта, бывшего кавказского офицера.

— Я о нем слышал, он описывал Кавказ, — сказал Шамиль.

Захарьин был приятно удивлен ответом дагестанца. Затем пришла очередь говорить офицеру Тарутинского полка Орлову. В свое время он служил в Дагестане. Увидя на его груди Георгиевский крест, имам поинтересовался наградой. «За штурм аула Китури, когда был взят в плен наиб Хаджи–Магомет», — отчеканил по–уставному Орлов. Услышав такое, Шамиль побледнел, нахмурился, глаза его стали излучать недобрый свет. «Он выпрямился во весь рост и дважды громко произнес одну и ту же фразу с именем Хаджи–Магомета. «Имам говорит, — проговорил сконфуженный Грамов, — что Хаджи–Магомет был взят в плен мертвым».

После этой сцены вопросы прекратились, и Шамиль более не произнес ни одного слова. Он дышал часто и смотрел через людей в окно и, казалось, припоминал события далеких лет в далеком Китури.

После аудиенции пристав А. И. Руновский и другие офицеры ругали Орлова за его бестактность. Орлов все ссылался на то, что в донесении, как он сейчас помнит, было написано, что наиба взяли в плен живого и невредимого. И все же имам оказался прав. На самом деле, когда русские ворвались в одну из башен Китури, то нашли Хаджи–Магомета на полу мертвым [86] ? missed footnotetext .

У Шамиля бывали и калужские дамы. Раз, в присутствии имама, женщинам задали вопрос, как они находят его. Одна из дам сказала: «Он (был бы) человек хороший, если бы не убил моего мужа». Слова эти перевели хозяину. Шамиль понял и попросил ответить так: «Если бы его знал, твоего мужа, — то не убил бы». Все присутствующие засмеялись и в числе их говорившая дама.

30 апреля 1860 года в Калугу прибыл и был на приеме у Шамиля имам Магомет–Амин, руководивший горцами Западного Кавказа. Припоминали прошедшую войну, общих знакомых. Когда речь зашла о Турции, Шамиль заговорил с сарказмом.

Были встречи и другого рода. Расскажем об одной из них. В Калуге к Шамилю явился аварец по имени Хасан–Хаджио. Встреча была горячей, шутка ли сказать, в России имам увидел земляка, да еще какого! Дагестанец оказался родом из Ашильты. Шамиль очень уважал жителей этого аула за их участие в ахульгинском сражении. Кроме того, надо помнить, что родом из Ашильты была и мать Шамиля — Баху–Меседу. Сердечные беседы с Хасаном–Хаджио длились по нескольку часов в день. Выяснилось, что родной брат Хасана–Хаджио — Магомет в свое время служил у Шамиля в звании юзбаши–сотника. Был он человеком храбрым и разумным. Месяца за два до пленения имама — в июне 1859 года, — стало известно, что Магомет слушает музыку, любит танцы и увеселения, но это было еще полбеды. Сотник, оказывается, стал тайным приверженцем русских. Вот за все это приказано было схватить ашильтинца, но Магомет успел бежать. Теперь в Калуге, припоминая все это, Шамиль и Хасан–Хаджио смеялись от души.

После нескольких посещений имама Хасан–Хаджио написал на родину следующее письмо: «Любезному брату Мухамету и всем прочим родственникам… При приезде Шамиля в град… Калугу, я отправился к нему для свидания, с ним и детьми и, узнав от него, что вы живы и здоровы, воздал всевышнему хвалу и благодарение. Что касается меня, то прошу вас… не беспокоиться.. Живу недалеко от имама и по временам навещаю его.

Писано в Калуге… 23 шаввала [87] 93 – missed footnotetext — нуждающийся в помощи Божьей Хасан–Хаджио Бен–Нурич из Ашильты» [88] 94 – missed footnotetext .

Прошло немного времени после отправления письма, как нежданно–негаданно 25 октября 1860 года в Калугу прибыл из Дагестана тот самый Магомет, о котором мы рассказываем. Он был в том же звании, что при Шамиле, и являлся приставом трех селений: Ашильты, Бетля, Кахаб–росо, или, как тогда обозначали его на картах, — Карасу–Ахкента. Приехал он, чтобы побывать у брата Хасана–Хаджио, которого не видел 20 лет! Но еще более Магомету захотелось увидеть Шамиля: каков теперь имам Дагестана и как он отнесется к нему, перешедшему к русским.

Аудиенция состоялась. Свидание было натянутым, невзирая на присутствие Хасана–Хаджио. Разговор больше касался настоящего положения Дагестана. Магомет старался смягчить отношения. Подробно рассказывал о мирных занятиях горцев, о том, что они помнят Шамиля, при случае даже клянутся его именем. Рассказывал он и о преобразованиях, которые сделаны в крае царским правительством.

На другой день Магомет снова явился к Шамилю на Золотаревскую улицу. На этот раз прием носил более дружественный характер. Имам показал гостю свой дом, в библиотеке перебирал вместе с ним книги, читал их названия, затем коротко объяснял содержание. Затем показал свое хозяйство, маленький сад. Старился обратить внимание на карету — экипаж в Дагестане малоизвестный. Шамиль просил передать дагестанцам, чтобы они не верили слухам, будто его мучают и истязают в России. Прощались тепло.

Хасан–Хаджио в 12–летнем возрасте был пленен на Ахульго и привезен в Россию. Его отдали богатому человеку по фамилии Парамонов. Когда Хасану–Хаджио исполнилось 20 лет, его определили в армию, записав по фамилии хозяина. Освоившись немного, горец обратился к командиру роты со следующими словами: «Моя фамилия не Парамонов, а Малачиха–нов, имя Хасан–Хаджио». Офицер ничем не помог ему. Через некоторое время в часть прибыл генерал, выстроил полк.

— Имеются ли претензии? — спросил генерал. Дагестанец сделал шаг вперед.

— Я пленный с горы Ахульго, — сказал Хасан–Хаджио. — Моя фамилия Малачиханов, а меня без моего согласия зовут Парамоновым.

Генерал остался недоволен командиром полка и велел исправить ошибку. Но оказалось, что дело это не из легких. Пришлось много раз описывать, как получил горец русское имя, как очутился в плену, с кем попал, кто родственники, начиная от далеких предков и кончая нынешними.

В то время переводчиками у генерал–губернатора в Темир–Хан–Шуре служили Джахбар–Ага из Гимр и Агакиши из Унцукуля. На запрос из Петербурга они ответили, что лично, Хасана–Хаджио не знают, но перечисленные им люди действительно были на Ахульго. Хасану–Хаджио разрешили носить имя и фамилию, данные родителями, но товарищи по службе по–прежнему называли его Парамоновым.

Участвовать в боях против Шамиля и сородичей Малачиханов категорически отказался, но зато, когда началась Крымская война, с удовольствием уехал на фронт. В Севастополе ашильтинец находился все 11 месяцев обороны. О нем знали и лестно отзывались адмиралы Нахимов, Корнилов, Истомин. Дагестанец закончил войну, имея несколько высоких наград. Он был среди самых доблестных воинов Севастополя, которым оказали честь быть принятыми российским императором.