Булач Гаджиев - Шамиль

В год приезда Шамиля в Калугу Малачиханову–Парамонову было 32 года, он имел чин штабс–капитана, служил в Колыванском пехотном полку и был женат на русской женщине. Под его командованием в ту пору находилась рота солдат, расположенная в деревне, километрах в 30 от Калуги.

Перед тем, как являться к Шамилю, Малачиханов–Парамонов переодевался в гражданское платье. Он тщательно скрывал историю своей необыкновенной жизни, хотя, как нам кажется, имам мог бы правильно понять его.

После свидания с Шамилем Магомет и его брат Хасан–Хаджио уехали в деревню. Здесь между ними произошел примерно такой разговор:

— У тебя есть дети? — спросил Хасан–Хаджио.

— Один сын, — отвечал Магомет.

— Будут еще, а сына привези мне. Не просил бы, если бы мог иметь своих, — сказал ему офицер.

Магомет исполнил просьбу брата и привез ему семилетнего сына Нури–ча. Когда Нурич первый раз пришел в дом Шамиля, его перецеловали все женщины, а имам посадил мальчика на колени и долго ласкал. По щекам видавшего виды горца текли слезы. Кази–Магомед усердно учил Нурича Корану, а в деревне жена Хасана–Хаджио — русскому языку.

Шамиль очень полюбил мальчика. За одну неделю по его приказу дочери сшили Нуричу отличный костюм. Учили обычаям и порядкам, какие были на родине. Затаив дыхание, мальчик слушал рассказы о Кавказской войне. Прошли годы. В 1886 году, когда Нуричу исполнилось 16 лет, сын имама Мухаммед–Шеффи, служивший в царской армии, забрал юношу к себе. Через два года, когда Нурич мог получить первый офицерский чин, он отказался от этой возможности. Уехал в Дагестан.

Шамиль и мужчины его дома совершали загородные поездки и даже путешествия. Горожане не раз их видели за речкой Ячейкой, где проводились скачки. Обычно имам устраивался на вершине крутого спуска к речке. Кази–Магомед и Мухаммед–Шеффи иногда, с позволения отца, принимали участие в ристалищах, но не на приз, а для собственного удовольствия. Один из свидетелей этого зрелища писал: «Мне давно, еще мальчиком, дважды пришлось видеть, как джигитовали на своих скакунах сыновья Шамиля и черкесы его свиты, ной до сих пор не могу забыть той смелости и изумительной ловкости, какую они обнаруживали во время своих головокружительных упражнений» [89] 95 – missed footnotetext .

В мае 1860 года Шамиль с мужчинами ездил за 30 верст от Калуги на писчебумажную фабрику Говарда. Им показали все процессы изготовления бумаги, начиная от топки печей и кончая тем, как бесконечная широкая лента бумаги режется на листы и укладывается в стопки. После этого дагестанцев познакомили со способом изготовления некоторой продукции. Шамиль, не отрываясь, смотрел на все, что ему показывали, а объяснения слушал с величайшим вниманием.

На приеме, устроенном в честь дагестанцев, имам поблагодарил хозяев и, заканчивая свою речь, сказал, что в Петербурге он удивлялся всему, но большей частью безотчетно. Здесь же, как он говорил, ему «удалось постигнуть настоящее значение человеческого ума и пользу науки» [90] 96 – missed footnotetext .

На обратном пути только и было разговоров, что об увиденном. Ехали через сосновые леса, вдали возвышались небольшие горки, покрытые лесом. Шамиль сидел грустный. После долгого молчания он произнес: «Если бы я имел в Дагестане хотя бы сотую часть того, что я видел в России и в Петербурге, — я бы не был теперь в Калуге» [91] 97 – missed footnotetext ,

В другой раз, 2 июня 1860 года, имам сам попросил, чтобы ему показали бумагопрядильную фабрику. Пристав тотчас исполнил желание своего подопечного. После осмотра производства Мухаммед–Шеффи рассказал историю, которая привлекла внимание А. И. Руновского. По словам сына Шамиля, у них в Ведено имелась свои бумагопрядильная фабрика, только меньшего размера, и принадлежала она акушинцу по имени Али–беи. Он сделал машины собственноручно. Шамиль подтвердил слова Мухам–меда–Шеффи. Еще он сказал, что бывал на своих военных заводах, интересовался там прежде всего содержанием солдат и тем, не обижает ли их кто‑нибудь.

Обычно лето вся семья имама, в том числе и женщины, проводила на даче. В середине лета 1861 года Шамиль, Кази–Магомед, Абдурахман, Абдурахим и А. И. Руновский ездили в Петербург. Выехав из Москвы на поезде в 8 часов утра, они через 20 часов прибыли в столицу России. Их встречал полковник Богуславский и Мухаммед–Шеффи. Приезжих в каретах отвезли в гостиницу на Знаменской улице. На другой день, также по железной дороге, их отправили в Царское село. Остановились во дворце; там состоялась встреча с царем Александром II, затем с князем А. И. Барятинским. Посетили Петергоф, Кронштадт. Осматривали военные корабли, видели «огромный молот в тысячу пудов весом», постояли у памятника Петру Г. В Петербург вернулись на пароходе. Здесь посетили стекольный завод, зверинец, монетный двор. Астрономы Пулковской обсерватории пригласили к себе Шамиля. Он искренне удивлялся, что, глядя в астрономическую трубу, можно было видеть звезды не ночью, как он привык, а средь бела дня!

Через пять лет, в октябре 1866 года, их снова пригласили в Петербург. 28 октября присутствовали на бракосочетании Александра III. В 1868 году Шамиль, Кази–Магомед и новый офицер–переводчик Онуфриев ездили в Москву на рвидание с князем Барятинским. Жили в гостинице Кокорева. 6 июня фельдмаршал принял их. На следующий день все вместе ездили в село Отрада Серпуховского уезда, где проживала сестра Барятинского графиня Орлова–Давыдова. После двух дней отдыха Шамиль и его спутники возвратились на свою дачу в село Лихуни близ Калуги.

Зять Шамиля Абдурахман сообщал: «Высоко ценя знания ремесел, Шамиль сам лично испытывал беглых и пленных, к чему кто способен, и потом уже определял кого кузнецом, кого артиллеристом или механиком, более смышленым и надежным доверял даже заведование пороховыми заводами, шорнями, ремонтом конницы и прочее. Таких набралось у нас достаточно. Из них Шамиль образовал даже целое селение рядом с Ведено» [92] 98 – missed footnotetext ,

Шамиль не только строго придерживался обычаев и традиций, принятых на войне, но и проявлял к офицерам противной стороны крайнюю терпимость, а о солдатах, перешедших на его сторону, — братскую заботу, требуя того же от своих подчиненных. Вождь горцев хорошо понимал, что русские солдаты всего–навсего исполнители чужой, злой воли, что ни один из них не отправился бы добровольно за тысячу верст на Кавказ добывать своей кровью новые земли и новых крепостных для царя и помещиков России.

Русский солдат, несший службу в Дагестане, был человеком необыкновенным. Он — плотник и маляр, кашевар и пастух. Царский солдат возводил сторожевые башни, крепостные стены в горах и мосты через пропасти. Он строил казармы и склады, туннели и дома для господ офицеров: «Солдат, — как писал Павленко, — добывал соль у Петровска, нефть у Дербента и каменный уголь на Турчидаге. Своими руками он построил на скалах и заоблачных перевалах Кавказского хребта более 3 тысяч километров дорог». Он чистил обувь и стирал белье офицерам, готовил еду и чай, ухаживал, как няня, за ранеными и нес 120 километров от Кумуха до Темир–Хан–Шуры на своих плечах умирающего генерала М. З. Аргутинского–Долгорукова. Он задыхался, идя в атаку, или на марше под палящими лучами солнца, мерз на снежных вершинах, пил сырую воду, ел зеленые фрукты, болел холерой, тифом, малярией, страдал цингой, паршой, его мучили вши и блохи, а более всего — начальство, начиная от унтеров и кончая генералами. Солдат ходил в экспедиции, рубил лес, бросался врукопашную и очень часто «за веру, царя и отечество» умирал на дне какого‑нибудь ущелья или падал зарубленный на тесной улочке горного аула.