Булач Гаджиев - Шамиль

Выдающийся дагестанский революционер Махач Дахадаев был убит врагами советской власти в сентябре 1918 года. Жизнь Нафисат после гибели Махача Дахадаева сложилась несчастливо. В трудных тридцатых годах она переехала из Дагестана в Москву, затем поселилась в Ленинграде и умерла там по время блокады.

Старшая дочь Мухаммеда–Шеффи Патимат–Заграт после революции приехала в Буйнакск. Она вышла замуж за кафыркумухца Мамака. Этот человек работал аробщиком, затем — маляром.

Сын Мухаммеда–Шеффи, Магомед–Загид, служил при отце в Казани.

Во второй половине 1840 года генерал–лейтенант Галафеев отправился по Большой Чечне наказать непокорные аулы. С целью задержать карательную экспедицию в глубокий тыл противника с 4–тысячной конницей рванулся знаменитый наиб Шамиля Ахверды–Магома. Переходы были большими. Горцы, с детства приученные по многу часов находиться в седле, держались отлично. Туманным утром 28 сентября 1840 года четыре тысячи всадников подошли к Тереку и заняли позицию напротив Моздока. Но нежданно–негаданно туман рассеялся, и с городских стен ударили пушки. Ахверды–Магома не сумел захватить крепость и возвращался в горы. Наиб должен был получить строгое взыскание от имама. И все‑таки Ахверды–Магома торопился домой, как никогда. Он вез Шамилю бесценный подарок. На дороге в Ставрополь горцы остановили экипаж. В нем ехали десять человек — семья моздокского купца 1–й гильдии Ивана Улуханова. Сразу же внимание мюридов приковала к себе удивительной красоты девушка, дочь купца — Анна.

Впрочем, существует еще версия, рассказывающая о том, как Анна Улуханова стала пленницей. Личный секретарь Шамиля Мухаммед–Та–хир ал–Карахи пишет: «Мюриды застали ее молящейся в церкви, когда все жители в панике бежали из города по направлению к Ставрополю. Её пленные спутники сообщили Ахверды–Магоме, что она была невестой старого русского генерала» [115] 121 – missed footnotetext .

«Я была взята в плен вместе со своими родными», — рассказывала впоследствии сама Шуанет.

Приехав к имаму, Ахверды–Магома поведал о неудачах под Моздоком и, чтобы смягчить гнев Шамиля, приказал ввести Анну Улуханову. Красота армянки потрясла имама.

Грузинские княгини, бывшие в плену у Шамиля, от самой Шуанет услышали следующее о дальнейших событиях: «Долго мы томились в неволе, но, наконец, родные мои были все освобождены ценою выкупа… Шамиль не отпустил только меня, но я согласилась пожертвовать собою ради родных… В это время меня склоняли к принятию исламизма, но, впрочем, не приневоливали. Я долго не соглашалась отказаться от своей веры, но, когда увидела и ближе узнала Шамиля, он мне понравился, и тогда, из любви к нему, я решилась на все. Теперь мне хорошо» [117] 123 --- missed footnotetext .

Анна Ивановна, разумеется, должна была изменить имя. Говорят, Шамиль в это время читал в какой‑то книге рассказ о благочестивой женщине Шуанет.

Имеется немало свидетельств, говорящих о. необыкновенной красоте этой женщины. Грузинские княгини при первой же встрече с ней нарисовали ее портрет следующими красками: «Это была женщина лет 30, высекая, белая, полная, очень свежая, хорошенькая…»

Вместе с княгинями Орбелиани и Чавчавадзе в плену находилась француженка госпожа Дрансе. По приезде домой и она выпустила в Париже книгу, где уделила также место жене имама Дагестана: «Шуанет среднего роста, — писала госпожа Дрансе, —трудно встретить женщину, у которой губы были бы красивее, нежели у нее, волосы нежнее, кожа белее» [119] 125 – missed footnotetext .

«Она действительно прекрасной наружности», — с восторгом сообщил Илико Орбелиани, видевший жену Шамиля в 1842 году. Князь упрекал Шуанет в том, что она забыла веру, родных и свое отечество. Шуанет же уверяла Орбелиани в своих глубоких чувствах к родине и родственникам, но с не меньшей гордостью говорила и о своей любви к Шамилю.

— Она любит Шамиля, — констатировали сестры–грузинки, —любит глубоко и искренне.

Однажды, во время разговора с Шуанет, они услышали слова, похожие на исповедь: «Я была прежде в России, и хотя была очень молода, однако уже кое‑что понимала. Я из большого семейства, видела многих и слышала многое… И что же? Уверяю вас, что Шамиль, хоть и татарин, но, право, лучше иного христианина» [120] 126 – missed footnotetext .

Дрансе отмечала: «Но надо послушать Шуанету, когда она говорит «Шамиль», надо следить в это время за изменениями ее физиономии… надо слышать, с каким наслаждением она произносит это любимое имя!» [121] 127 – missed footnotetext

«Вот уже минуло 15 лет, как я сделалась женою его, —признавалась Шуанет Дрансе, — но я проливаю слезы только тогда, когда он бывает в походе и не присылает за мной. Если я в чем‑нибудь провинюсь, он никогда не показывает недовольного вида, а обращается со мной ласково, как с ребенком…»

Шамиль, который на людях не проявлял каких‑либо нежностей, иногда уступал ее желаниям. И тогда Шуанет, закутанная в чадру, садилась на лошадь и в сопровождении большого конвоя отправлялась к месту боевых действий. Жила она в палатке мужа, куда с минуты ее приезда вход посторонним был категорически воспрещен. Их любовь была взаимной. Шамиль чувствовал себя юношей, когда видел Шуанет.

Царицей сердца имама, бесспорно, являлась только она — это признавали все.

«Нередко, — рассказывал по возвращении на родину князь И. Орбелиани, — она (Шуанет — Б. Г.) заставляла степенного имама прыгать с собою по комнате» [122] 128 – missed footnotetext .

Жена Шамиля была добра и проявляла заботу обо всех, кто в ней нуждался. По ее просьбе имам приказал улучшить питание, разрешил выходить княгиням на веранду подышать свежим воздухом. Нередко она тайком приносила какие‑либо сласти их детям. Жизнь пленниц скрашивалась и ее рассказами, советами, добрыми известиями с их родины — Грузии. «Я имела счастье понравиться ей, — писала госпожа Дрансе, — и, благодаря этому, я ни на минуту не была разлучена с княгинями» [123] 129 – missed footnotetext .

Шуанет никогда не интересовала причина войны, ее не занимала политика. Весь круг ее интересов сфокусировался на личности Шамиля. Вне его мир как будто не существовал.

«Шуанет не занимается ничем, — заметили пленные княгини, — кроме красоты своей, ничего не придумывает, кроме новых и всегда новых средств для развлечения или утешения мужа, которого она любит глубоко и искренне» [124] 130 – missed footnotetext .