Адсон Монтьер-Ан-Дер - Новые записки о галлах

они буквально смели Люксейль с лица Вогезов, оставляя после своего побоища горстку уцелевших, трепещущих монахов, нашедших приют в немногих сбереженных строениях. Этот разрушительный рейд норманнов, усугубленный вылазками венгров, надолго обратил монастырь в пустыню, навсегда лишив его того несравненного блеска, который ему придавали Колумбан и Вальберт. До сих пор единственное представление о той атмосфере, которой была окружена в Люксейль юная, чуткая душа Адсона, воспитывавшегося здесь в первой трети Х века, состояло в том, что, как писал тот же Ecrement, "аббатство стало почти пустынным; монастырь молчал, так как не раздавалось более ни молитв, ни звуков псалмов, и все, чем наполнен был храм - это горем и унынием. В 948г. здесь жило лишь шестнадцать монахов, и далее, на всем протяжении Х столетия это число никогда не превышало тридцати" [6]. Причиной таких упрощенных взглядов было то, что ни каких документов, составивших бы более отчетливую картину уклада и нравов Люксейль в ту эпоху, у нас до сих пор не было, и о жизни аббатства при последних Каролингах нам приходилось судить только из косвенных источников. В этом смысле тот труд Адсона, который ныне публикуется впервые, во многом призван восполнить пробелы в том числе и в истории этого знаменитого аббатства. Пока же, комментируя слова Ecrement, замечу, что в той тишине запустения, которую они, правда, преувеличено описуют, молодой Адсон конечно же по-особому должен был воспринимать те истории, которые ему рассказывали об опустошительных набегах язычников, и вот уже легенды, которые он слышал о множестве народов, запертых Александром Македонским на краю земли народов,которые,отгороженные от мира Дербентской стеной,однажды должны были вырваться из заточения и заполонить своей непотребностью все Божье Царство эти легенды приобретали реальность, становились неотделимы от действительности и её ужасающих фактов.

Хотя для франков аббатство в одно мгновение утратило ореол светила христианского мира, иностранцы по-прежнему жили слухами о прекрасном, почти сказочном месте на земле, где св. Колумбан, как говорят, забыл, оставил свою душу. Поэтому никто не удивился тому, что однажды ночью, когда, как отмечает Адсон, шел дождь, в обитель постучались несколько странствующих греческих монахов, задавшихся паломническими стремлениями. Выражение "шел дождь" для рукописей эпохи Каролингов настолько необычно - по "флодоардовски" сухие, они не терпят никакой эмоциональности - что могло бы показаться позднейшей припиской. Однако, сочинение Адсона, становящееся известным только сейчас, спустя тысячу лет после его написания (991г.) , безусловно принадлежит к разряду выдающихся творений, уходя в гигантский отрыв от уровня литературы того времени. Оно бы так и осталось неопубликованным, если бы я не знал точно, что оно будет интересно не только для историков - для них "интересно" это не то слово; книга Адсона для них станет настоящим чудом и вызовет подлинный бум в кругах медиевистов - но и для рядового современного читателя, так как в ней много новаторств, выделяющих Адсона среди писателей той эпохи. Одно из нововведений - это искренность, задушевность повествования. Автор без околичностей вводит нас в свой внутренний мир, насыщая рассказ обилием живых подробностей, заставляющих нас сопереживать ему. Я вовсе не намерен сейчас давать литературоведческий анализ этого документа, предоставляя это профессиональным критикам, но только хотел бы подчеркнуть этот удивительный реализм повести Адсона, истоки которого в том, что он впервые ввел в рассказ "живую" личность автора - личность с её переживаниями, с её впечатлениями, с её внутренней драмой. Без сомнения, среди всех авторов раннего средневековья он более, чем кто-либо иной "человечен". Поэтому нет ничего удивительного в том, как не соответствует эпохе художественный стиль Адсона, просто он первым стал пропускать все через себя. Пусть он не до конца искренен, пусть "психологический" аспект сочинения всецело подчинен моторике сюжета, проходя лишь по касательной к эмпирической фабуле, все же это уже весомый шаг вперед на пути к постижению экзистенции человека, именно в христианском миросозерцании раскрывшегося как участник системы абсолютных ценностей. Итак, среди тех, кто потревожил монастырь в столь поздний час, автор называет Мефодия, который в дальнейшем сыграл большую роль в жизни нашего героя. Готовясь к изданию этой работы, столь важной для всех тех, кто занимается средневековьем, готовясь быть кем-то вроде Masson или Duchesne по отношению к письмам Герберта Орильякского - будущего Папы Сильвестра II ( в книге Адсона он предстает просто под именем Герберт), - я некоторое время занимался в библиотеке, пытаясь приблизить к себе ту эпоху, которая освещена в этом интереснейшем сочинении. И каково же было мое восхищение, когда, обнаружив в одном из томов "Monumenta Germaniae historica" - "Libri Confraternitatum Sancti Galli, Augiensis, Fabariensis" - список монахов монастыря Люксейль, я встретил там - редчайший случай - греческие имена, среди которых присутствует и имя Мефодия ! Я не сомневаюсь ни в том, что рукопись принадлежит Х веку ( это подтверждает и проведенный палеографический анализ документа, о результатах которого вкратце я расскажу чуть ниже ), ни в аутентичности имени её автора, но те чувства, с которыми вновь и вновь находишь этому подтверждение, трудно передать. Поэтому я советую всем читателям найти возможность прикоснуться к истории, поведанной Адсоном, с другой стороны - со стороны скрипторной документалистики, уже вошедшей в золотой исторический фонд.

Но я начал разговор о Люксейль с тем, чтобы указать на второе имя Адсона Hermiricus. Теперь мы знаем, что именно Мефодий окрестил так нашего автора, и с тех пор всегда, когда Адсон корреспондировался с родным монастырем или представлял братии свои агиографические сочинения, он подписывался своим псевдонимом, значением которого теперь самое время заняться. Итак, Hermiricus - это не только очевидное "Гермес", это прежде всего связь с закрытой традицией, то есть знанием или гипотезой, которые объединяют группу людей, не выходя из их, подчас, весьма немногочисленного круга. Как мы увидим, Адсон всей душой уверовал в то, что стало ему известно благодаря помощи Мефодия, и что по своей сути, по своей идеологии, не было незнакомо в Западной Европе того времени, и не то что не являлось чуждым сознанию христианизированного европейца, а и вовсе жило в его сердце - прежде всего в душе франка - как необыкновенное по своей силе предчувствие. Адсон, всему отдававшийся с полнотой сердца, верил в это, наверное, больше чем кто-либо другой, и его вера была вознаграждена : он столкнулся с такими фактами, которые незыблемо утвердили его в своей убежденности, той непреклонности, которая в дальнейшем спровоцировала его самого и его ближайших друзей на ряд интриг, хитроумную закулисную политическую игру, о которой до сих пор мы не имели объективного представления, ибо она только лишь подразумевалась, была скрыта, герметично замкнута. Теперь же труд Адсона открывает нам дорогу к пониманию удивительных событий во Франции и Германии Х века, поднимая завесу не только над обстоятельствами загадочными сами по себе, но и над тем, что казалось совершенно бесспорным.

Читать дальше