Элин Сакс - Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении

Десять вечера, пятница. Я сижу с двумя однокурсниками в библиотеке юридического факультета Йельского университета. Они не слишком рады, что они здесь: это начало уикэнда, в конце концов, есть множество более приятных вещей, которыми можно было бы заняться. Но я непреклонна — мы должны работать вместе, нашей небольшой группе нужно подготовить юридический меморандум, нам нужно это сделать, нужно закончить работу, нужно его написать, нужно… Погодите минуточку. Нет, подождите. «Меморандумы — это наказание божье. Они о чем-то важном. Это важное находится в ваших головах. Вы когда-нибудь кого-нибудь убили?»

«Меморандумы — это наказание божье», — объявила я им. «Они делают заявления. Заявления у вас в голове. Так обычно говорила Пат. Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали?»

Мои сокурсники смотрят на меня, как будто бы их — или меня — окатили ушатом холодной воды. «Шутишь, да?» — сострил один из них. «О чем это ты, Элин?» — спрашивает другой.

«Да про то же. Ну, вы же знаете. Небеса и ад. Кто есть что, что есть кто. Эй!» — сказала я, вскочив со стула. «Давайте вылезем на крышу. Да ну же, это не опасно».

Я почти несусь к ближайшему большому окну, вылезаю через него и ступаю на крышу. За мной через пару секунд неохотно следуют мои соучастники. «Это настоящая я!» — заявляю я, размахивая руками над головой. «Сюда, во Флориду, к лимонному дереву! Сюда, во Флориду, к солнцу и в чащи! Где делают лимоны. Где живут демоны. Эй, да что это с вами, ребята?»

«Ты меня пугаешь!» — выпаливает один из них. «Я возвращаюсь назад», — говорит другой через несколько секунд. Они напуганы. Что это они, приведение, что ли, увидели? И, эй, погодите минуточку — они спешат наперегонки обратно через окно.

«Почему вы уходите?» — спрашиваю я. Но они уже внутри, и я остаюсь одна. Через несколько минут, нехотя, я тоже лезу внутрь.

Когда мы опять рассаживаемся вокруг стола, я заботливо складываю свои книги в небольшую башню, потом перекладываю бумаги. Потом перекладываю их опять. Я вижу проблему, но я не вижу решения. Это меня очень беспокоит. «Я не знаю, прыгают ли у вас слова по страницам, как у меня», — говорю я. «Мне кажется, кто-то проник в мои записи. Нам нужно записать все связки. Я не верю в связки, но они держат все наше тело вместе». Я мельком поднимаю глаза от своих записей и вижу, что оба мои коллеги пристально на меня смотрят. «Я… мне пора идти», — говорит один. «Мне тоже», — говорит другой. Они нервно и поспешно собирают свои вещи и уходят, с туманным обещанием поработать со мной над меморандумом как-нибудь в другой раз.

Я прячусь в грудах книг почти до утра, сидя на полу, бормоча себе под нос. Становится очень тихо. Гасят свет. Испугавшись, что меня запрут, я наконец-то поспешно бегу к выходу, прячась в библиотечных тенях, чтобы меня не заметила охрана. Снаружи темно. Мне не очень приятно идти домой, в свою комнату в студенческом общежитии. И даже если я туда пойду, я все равно не усну. Моя голова полна шума. Полна лимонов, юридических меморандумов и массовых убийств, за которые я буду в ответе. Мне надо работать. Я не могу работать. Я не могу думать.

На следующий день я в панике, и спешу к профессору М., умоляя дать мне больше времени. «Кто-то проник в мои записи», — говорю я ему. «Они прыгают без остановки. Я хорошо прыгала, потому что я высокая. Я падаю. Люди туда что-то подкладывают, а потом говорят, что это моя вина. Я была Богом, но потом меня разжаловали». Я начинаю петь мою песенку про Флориду и лимоны, вертясь по всему офису, мои руки развеваются, как крылья большой птицы.

Профессор М. смотрит на меня. Я не могу понять, что выражает его взгляд. Он тоже меня боится? Можно ли ему доверять? «Я за вас беспокоюсь, Элин», — говорит он. Это правда? «Мне нужно еще немного поработать, потом, может быть, вы смогли бы придти к нам домой на ужин? Вы сможете?»

«Конечно!», — говорю я. «Я побуду тут на крыше, пока вы работаете». Он смотрит, как я опять выбираюсь на крышу. Мне кажется, что это — то место, где мне нужно быть. Я нашла там пару метров оборванного телефонного провода и соорудила себе прекрасный пояс. Потом я нашла отличный длинный гвоздь, сантиметров семь, и засунула его себе в карман. Никогда не знаешь, в какой момент тебе понадобится защита.

Конечно, ужин у профессора М. не удался. Подробности слишком утомительны, достаточно сказать, что через три часа я была в приемном покое отделения неотложной помощи Йельской больницы в Нью Хейвене, сдавая свой провод-ремень очень приятному санитару, который утверждает, что он им восхищается. Но нет, мой спец-гвоздь я ему не отдам. Я кладу руку в карман и сжимаю гвоздь. «Люди пытаются меня убить», — объясняю я ему. «Они убили меня за сегодня уже много раз. Осторожно, это может коснуться и вас». Он кивает.

Заходит Доктор, он приводит подмогу — другого санитара, на этот раз не такого приятного, который не собирается меня обхаживать или позволить мне оставить мой гвоздь. И как только он вырывает гвоздь из моих рук, со мной покончено. Моментально Доктор и вся команда его головорезов из приемного покоя бросаются на меня, хватают, поднимают высоко в воздух и швыряют на рядом стоящую кровать с такой силой, что у меня искры сыпятся из глаз. Затем они привязывают мои ноги и руки к металлу кровати толстыми кожаными ремнями.

Из меня вырывается звук, которого я никогда не слышала — полу-стон, полу-вопль, уже не совсем человеческий, полный ужаса. Потом звук выходит из меня опять, с силой вырывается из самого нутра, раздирая мне горло. Через несколько секунд я давлюсь, захлебываюсь какой-то горькой жидкостью, пытаюсь сжать зубы, но не могу. Они заставляют меня ее проглотить. Они вынуждают меня.

Я прохожу через ночные кошмары и пот, и это не первая моя больница. Но эта — самая худшая. Связанная, без возможности пошевелиться, одурманенная, я чувствую, как мое сознание ускользает. Наконец, я полностью беззащитна, бессильна. О, смотрите, вон там, по другую сторону двери — кто это там, смотрит на меня через окно? Кто это? Это человек? Это происходит на самом деле? Я, как жук на булавке, беспомощно извиваюсь, пока кто-то размышляет, не оторвать ли мне голову.

Кто-то за мной наблюдает. Что-то за мной наблюдает. Это «что-то» ждало этой минуты много лет, насмехаясь надо мной, посылая мне видения того, что меня ждет. Раньше я всегда могла бороться, отталкивать его, пока оно не отступит — не насовсем, но все же до того состояния, когда оно становилось не больше, чем зловещим пятнышком, расположившимся на периферии моего зрения, пятнышком, которое было видно только уголком глаза.