Ю. Бахрушин - Воспоминания

— Что мне с ним делать, — восклицал он, — ведь талантливый и знающий человек, но лень, лень!..

Все это в конце концов привело к разрыву, и место

Лучинина занял Николай Федорович Аксагарский. Собственно говоря, его настоящая фамилия была Рихтер и происходил он из обрусевших немецких дворян. Николай Федорович значительно отличался от Лучинина, он был аккуратен и исполнителен, но и у него была склонность если не к лени, то к созерцательной отрешенности. Кроме того, он пламенно любил природу, был заядлым охотником и рыболовом, и эта-то черта и сблизила его особенно с отцом. Помимо этого, как натура артистическая, он немного пел, немного играл на гитаре и этим самым стал необходимым нам, молодежи, которая стала бывать у нас и сосредоточивалась вокруг моей младшей тетки, которая часто у нас гостила.

Тем временем годы шли и события следовали одно за другим. Осенью 1911 года в Киеве был убит Столыпин. Этот небывалый по дерзости террористический акт взволновал общественность самим своим фактом, так как в конце концов Столыпина жалело только дворянство, и то наиболее реакционная ее часть, и деревенское кулачество. Торгово-промышленные круги относились к нему равнодушно, так как считали, что он мало делал для их укрепления и заботился лишь об интересах дворян. Однако все признавали, что Столыпин был единственным государственным деятелем царствования Николая II, правда, управлявшим методом виселиц, казней и ссылок. Волновало и другое, что выстрел был произведен провокатором, агентом охранного отделения. Это было ярким свидетельством того, что в правительственных органах творится что-то уж очень неладное.

Впоследствии мой близкий друг, киевский предводитель дворянства А. И. Дубяго рассказывал мне как очевидец обстоятельства этого события. Это произошло во время антракта в Киевском оперном театре. После того как зажгли свет в зрительном зале, царь долгое время не уходил из ложи и смотрел на публику в партере. Столыпин стоял около своего кресла, которое было перед креслом Дубяго. Богров прошел мимо них к оркестру, в это время Николай II ушел из ложи, тогда он вернулся назад и в расстоянии полутора шагов выхватил из кармана револьвер и, не целясь, в упор выстрелил в Столыпина. Тот схватился за грудь и стал оседать на ручку кресла. Дубяго подхватил его под мышки, Столыпин прошептал: «Это ничего, это сейчас пройдет». Тут подскочили люди и вынесли его из зала. Пуля попала в Владимирский крест и рикошетировала в область плевры.

Не прошло и года, как новое событие всколыхнуло всю страну. На Ленских приисках произошел зверский расстрел рабочих, по своей бессмысленности и жестокости равнявшийся Кровавому воскресенью. Это было новым доказательством полной неспособности правительства. Помню, как мой дед Носов, стоявший на весьма реакционных позициях, узнав об этом, воскликнул:

— Что они там, наверху, совсем с ума сошли! Хотят вконец озлобить против нас рабочих!

Однако верхи, по-видимому, считали подобные происшествия в порядке вещей и беспечно продолжали справлять различные юбилеи, обставляя их необычайной пышностью. Приближался юбилей Отечественной войны 1812 года, события, особенно близкого Москве, которая и делалась центром всех предполагаемых торжеств.

Среди многочисленных мероприятий, связанных с этой датой, было и устройство грандиозной юбилейной выставки, вся организация которой была возложена на моего отца. Выставка заняла весь верхний этаж Исторического музея и, по общим отзывам, удалась. В память о ней остался большой, роскошно изданный каталог. Не стоило бы упоминать об этом событии, если бы не один любопытный инцидент, который произошел при ее организации. Среди экспонатов, предназначенных для выставки, были законченные эскизы художника Рубо к подготовляемой им панораме Бородинского сражения. Не помню подробностей, но уже при поступлении этого экспоната прозошли какие-то споры — Рубо обуславливал место их развески, а отец на это не соглашался и, в конечном итоге, вовсе отказался от эскизов, под предлогом, что панорама еще не написана. Рубо этого не ожидал и обратился за помощью к своему покровителю великому князю Николаю Михайловичу, который оказал соответствующее давление, и эскизы были вновь приняты на выставку, на открытии которой был царь. Через несколько дней после этого Рубо вдруг потребовал свои эскизы обратно и, естественно, получил отказ. Он снова прибегнул к Николаю Михайловичу, который лично знал отца и неоднократно пользовался материалами из его собраний для своих изданий.

Великий князь в довольно резкой форме потребовал немедленного возвращения Рубо его эскизов, но отец категорически отказал, указав, что выставка устраивалась не только для царя, но и для тех, кто ее посещает, и он не считает возможным что-либо изменять после того, как экспозиция была принята. Рубо пришлось ожидать окончания выставки. Через несколько дней после этого отец где-то, чуть ли не на Бородинском поле, встретился с Николаем Михайловичем, который с кем-то беседовал. Разговор шел о Москве. Искоса взглянув на отца, великий князь нарочито громко произнес:

— Да, Москва своеобразный город! Здесь купцы приказывают великим князьям, которым приходится подчиняться их самодурству!

На Бородинское поле отец попал по особым причинам. Когда в комитет по организации музея 1812 года был передан ряд вещей, хранившихся в различных учреждениях, среди них была походная церковь Александра I. Церковь эта была заключена в добротно сделанный деревянный ящик размером с кубический метр. Иконостас, престол, хоругви были так хитроумно сконструированы, что без труда вмещались в этот ящик вместе с облачением церковнослужителей и серебряной, позолоченной утварью. Несмотря на то что эта церковь почти целый век хранилась в сундуке, она считалась функционирующей. По положению об этой церкви, она должна была постоянно храниться у своего старосты. Комитет избрал старостой моего отца, принимая во внимание, что у него дома музей и экспонат будет в сохранности, и, как видно будет, не ошибся. Николай II пожелал, чтобы на Бородинском поле торжественная служба происходила в этой походной церкви, и, таким образом, отец был принужден погрузить ящик в автомобиль и ехать в Бородино. Пробираясь по ужасающему проселку от шоссе к полю, он в каком-то лесу натолкнулся на другой автомобиль, прочно увязший в огромной луже. К своему удивлению, он увидел рядом с машиной В. Ф. Джунковского и еще какого-то мужчину в форменной фуражке гражданского ведомства. В. Ф. Джунковский взмолился:

— Алексей Александрович! Подвезите Бога ради, а то мы здесь, как видите, крепко засели.

Последующую дорогу Владимир Федорович оживленно беседовал с отцом, а его спутник упорно молчал, отвечая лишь короткими фразами. «Какой-то мрачный тип», — подумал отец. Впоследствии он узнал, что это была действительно мрачная фигура — министр юстиции, пресловутый Щегловитов, которого в Петербурге иначе не звали, как «Ванька-Каин».