Ю. Бахрушин - Воспоминания

Нас подвезли к каменному зданию школы, воздвигнутой также моими дедами, и предложили отдохнуть и закусить. Мы отказались от того и другого, чтобы не задерживать закладку и не заставлять себя ждать лишнее время.

Через полчаса, не более, мы, переодетые и помывшиеся, были уже на месте закладки, где собралась несметная толпа народа — почти все население города, как нам сказали. Шел длинный и скучный молебен, затем кидали золотые и серебряные монеты в углубление в фундаменте, которое тут же было замуровано, причем каждый клал кирпич, предварительно обмазанный цементом и услужливо подаваемый ему каменщиком. Во время богослужения я неоднократно смотрел на толпу, и меня поразило то чувство какого-то благоговения, которое отражалось на всех лицах. Видно было, что все эти простые люди сознают все значение происходящего — у них будет хорошая бесплатная больница, куда можно будет обращаться, не унижаясь ни перед кем. Здесь я как-то реально ощутил всю мудрость моего деда, который тратил свои деньги не на украшение храмов и не на их постройку, а на удовлетворение необходимейших нужд народа — на школы, больницы, инвалидные дома.

После закладки в актовом зале училища состоялся торжественный банкет, на котором присутствовали все должностные лица города и, как теперь говорится, представители общественности Зарайска. Во главе стола сидели отец и городской глава, по бокам от них мы, знатные гости, затем протопоп, игуменья местного монастыря, в миру какая-то грузинская княжна, гласные Думы, командир местного полка, полицмейстер, директор училища и так далее. Организовывал банкет какой-то гласный Думы, маленький кругленький лысый старичок с красным загорелым лицом и белыми усами, в парусиновом суровом костюме. Он суетился, рассаживая гостей по чинам, бегал куда-то на кухню, шутил, но одновременно казался чем-то расстроенным. Городской голова объяснил его настроение — в Рязани были заказаны и должны были прибыть стерляди и осетр, но из-за неисправности железнодорожного пути задержались в дороге почти на целый день и не поспели к назначенному сроку. Под командой старика было человек десять официантов в побуревших от времени фраках и в крахмальных сорочках образца 80-х годов прошлого столетия.

Во время пиршества провозглашались бесконечные тосты — первый был за здоровье деда, после чего встал соборный протодиакон, человек, как и подобает его сану, атлетического телосложения, и, налившись кровью, проревел такое многолетие, что стекла в окнах задребезжали. Все остальные подхватили его многолетие и трижды его пропели. Это повторялось после каждого тоста. Когда голова предложил почтить память моих усопших дедов вставанием, репертуар дьякона был соответственно изменен и он с тем же старанием возгласил «Вечная память», также подхваченное остальными. Все это напоминало картину Соломаткина, и веяло от этого чем-то сугубо провинциальным. Присутствующие были приветливы и радушны, кушали с аппетитом, но без жадности и были искренно довольны, что все это у них так хорошо организовано. Банкет длился бесконечно долго, и отец, поняв мое состояние, предложил мне покинуть общество и пройтись по Зарайску, на что я с радостью согласился.

Город с его узкими, поросшими травой немощеными улочками, деревянными тротуарами и маленькими домишками с неизменной лавочкой у ворот каждого напомнили мне Поречье и Духовщину. Но вот за поворотом вдруг возникли мощные стены древнего кремля с боевыми башнями и главами старинного собора за оградой. Героическое прошлое этого славного форпоста Москвы, его борьба за самостоятельность России, дохнувшее на меня от этих величественных памятников старины, сразу вызвало к нему чувство уважения и любви. Я бродил по гулким плитам собора и долго смотрел на суровый лик Николая Чудотворца, освещенного многочисленными лампадами. На груди святого красовалась тяжелая золотая «португальская гривна», некогда выбитая в Лиссабоне как награда Васко да Гамо и отказанная иконе князем Милославским еще в XVI веке. Думалось о том, что наши предки были не так уж безграмотны и достаточно хорошо разбирались в окружающем, если повесили эту гривну именно на шею Николая Чудотворца, издавна считавшегося покровителем всех «плавающих и путешествующих». Долго стоял я на высоком откосе над живописной рекой Осетр и вспоминал прекрасную княгиню Евпраксию Черниговскую, не пожелавшую стать наложницей Батыя и «заразившуюся» 2*с малолетним сыном с этого откоса во время осады города татарами в XIII веке. Воображение воскрешало несметные орды татар, двигавшихся по простиравшейся передо мной бескрайней степи, тонувшей в голубоватой дымке, и кучку отважных защитников города, предпочитавших борьбу и смерть позорной сдаче и плену. Как-то плохо верилось, что подвыпившие и бестолково галдевшие люди, с которыми я только что сидел за столом в актовом зале училища, потомки тех славных защитников города и что они способны были бы повторить их подвиг. От этого становилось грустно.

Моей прогулке по городу значительно мешало то обстоятельство, что я превратился в живой экспонат. За мной всюду следовала на почтительном расстоянии небольшая кучка людей, с любопытством меня разглядывавшая. Ввиду того что некоторые отставали, а другие приставали, кучка эта никогда не редела. Это чрезвычайно мешало наблюдениям и раздражало.

Была уже ночь, когда мы, на этот раз без аварий, достигли Малаховки, где нас ждал ужин и покойная постель.

Жизнь в Малаховке текла своим обычным чередом, с той только разницей, что в доме появилась молодежь — мои новые знакомые Кондрашовы и кое-кто из их близких товарищей. Молодое поколение внесло с собой ту атмосферу возвышенной романтики, которая присуща ее возрасту. Объектами поклонения стали моя молодая тетка и ее приятельница Наташа Кондрашова. Наши затеи вовлекли в свою орбиту и старших, которые неожиданно вдруг почувствовали себя значительно моложе. Съезд гостей бывал в пятницу и в субботу, собиралось восемь-девять приезжих. В жаркие летние дни на прогулку отправлялись обычно после вечернего чая, часов в десять, и гуляли до утренней зари.?. Ф. Аксагарский и В. К. Трутовский были нашими постоянными спутниками. Иной раз с нами отправлялись и отец с матерью, и В. В. Постников, и даже дед Носов. Прогулки сменялись рыбной ловлей, непосредственное участие в которой принимали Н. Ф. Аксагарский, отец, дед и я, а остальные ограничивались ролями наблюдателей. Когда наступала осень, организовывались беспрерывные грибные походы, впрочем, не выходя из нашего парка, можно было легко набрать лукошко-другое боровиков. В конце сентября мы с неизменной грустью покидали Малаховку, и при расчете отец всегда давал уже задаток на будущее лето, оставляя дачу за собою, так как намерение приобрести свой клочок земли становилось «бесплодным мечтанием» и многочисленные, никому не нужные вещи, приобретенные отцом «для будущего имения», продолжали загромождать московские комнаты или покоились на чердаках.