Ю. Бахрушин - Воспоминания

Московская зима пролетала быстро, и в феврале в Малаховку отправлялись уже первые возы. Так было и в 1913 году. Уже после этого отец как-то где-то кого-то встретил, спросившего его, не раздумал ли он покупать имение.

— Раздумать-то не раздумал, — ответил он, — да толку мало — все равно то, чего хочешь, не найдешь.

— А вот сейчас именьице продается — рекомендую, посмотрите — земли не так много, близко от Москвы, река, дом, лес, а главное, на полном ходу, а о цене, думаю, договоритесь!

Абсолютно не веря в это дело, отец все же просил сообщить продающему своей номер телефона и сказал, когда именно его застать дома. Не прошло и двух дней, как ему позвонили и не замедлили явиться с планами и фотографиями. Продавец рассказывал об имении чудеса, что продается все, вплоть до столового серебра, заготовленного варенья и наливок, не говоря уже о посуде и столовом и постельном белье. Впрочем, добавлял он, лучше всего туда съездить и убедиться лично.

Родители мои призадумались. С одной стороны, как будто все подходило, а с другой, смущало то обстоятельство, что именье продается буквально на полном ходу. Чем это вызвано? Начались семейные советы с дедами, с В. К. Трутовским, с сестрами матери, владевшими своими поместьями. Естественно, все говорили, что надо сперва посмотреть, а потом решать.

Одним мартовским утром моя мать со своей младшей сестрой и в сопровождении В. К. Трутовского и?. Ф. Аксагарского отправились на станцию Апрелевка, по Брянской железной дороге, для личного знакомства с имением. Возвратились они поздно, к вечеру. Матери и тетке усадьба понравилась, но дорога привела их в совершеннейшее уныние — в этом и крылась причина такого исключительного «полного хода»: для того чтобы покрыть несчастные сорок верст, отделявшие имение от города, требовалось затратить не менее четырех-пяти часов. Это и решило дело: мать и ее сестра категорически высказались против покупки, тем более что были и другие обстоятельства — родители не хотели обременять себя такими обширными владениями, они мечтали о ста, ста пятидесяти десятинах, а здесь было четыреста, да и цена, по их мнению, была очень высокой. Против их мнений решительно восстал В. К. Трутовской, который находил их доводы неубедительными.?. Ф. Аксагарский молчал, но все время твердил о том, что отцу необходимо лично ознакомиться со всем.

Отец мнения своего не высказал, а через несколько дней выбрал время и, забрав с собой Аксагарского и меня, отправился в Апрелевку. Сорок верст, отделявшие эту станцию от Москвы, поезд шел два с половиной часа, так как на каждом разъезде стоял по двадцать и более минут. Вагоны были грязные и зашарпанные, пассажиры — по преимуществу крестьяне. Брянская дорога, несмотря на свое огромное стратегическое значение, была частной, и акционеры совершенно не были заинтересованы в пассажирском движении. На некоторых перегонах поезд вдруг замедлял ход и в окно вагона было видно, как из какого-либо тамбура валились под откос мешки и выпрыгивал пассажир, который заблаговременно попросил машиниста попридержать состав у своей деревни. В других местах сигналили у полотна, поезд снова замедлял ход и подбирал пассажиров. Словом, дело там велось по-домашнему.

Наконец мы прибыли к месту нашего назначения. Маленькая, захудалая станция, рядом два крохотных заводишка (кирпичный и граммофонных пластинок), потребительская лавка, казенка и два-три утлых домика — все это в лесу. На станции дежурил единственный извозчик Павел, который и повез нас в именье. Он оказался исключительно словоохотливым, без умолку рассказывал нам о бывшем владельце купце Власове, о соседях, о деревенских новостях, все время прерывая свою речь стереотипным и совершенно бесстрастным обращением к лошадям: «Но! Но! Г…но!»

Затем каждый раз ронял в нашу сторону:

— Извините, это так, повадка у меня такая!

Однако мы мало обращали внимания как на его извинения, так и рассказы, будучи всецело заняты сбережением собственных жизней. От станции с версту тянулась проселочная торная дорога, которая представляла из себя жидкий кисель из грязи, местами достигавший глубины аршина. Под этим киселем таились невидимые рытвины и косогоры, так что тарантас вдруг принимал чуть ли не вертикальное положение, и мы цеплялись за что ни попало, так как под нами зияла бездна. Летом эта дорога превращалась в ряд труднопроходимых глиняных торосов 3*, на которых экипажи ломали рессоры и оси. Впоследствии один наш знакомый весной утопил на этой дороге свой чемодан, который выпал из тарантаса и погиб безвозвратно — найти его не удалось. Эта часть пути была шоссирована лишь перед самой войной 1914 года, после того как московский предводитель дворянства Шлиппе и еще кто-то, едучи на юбилей старика Шереметева в Михай-ловское, оба в парадных придворных мундирах, были вывалены из экипажа в самом грязном месте.

Уж по пути со станции мы обратили внимание на некоторую особенность Апрелевки, отличавшую ее от обычных подмосковных местностей, где нам приходилось бывать. По причине плохой связи с городом, отсутствия дач и наличия исключительно помещичьих усадеб здесь еще были живы феодально-крепостнические порядки. При встречах на дороге все обязательно здоровались друг с другом, ехавшие навстречу крестьяне молча сворачивали с дороги и пропускали «барский» экипаж, но если навстречу ехала телега с поклажей, пропускать ее обязан был «барин». Впоследствии мы столкнулись с тем, что крестьяне вели беседу с помещиком на «ты», что «барский» дом не полагалось запирать на ночь и что взять чужое здесь считалось величайшим грехом. Помню, как я однажды на рыбной ловле позабыл на берегу подсачок и ведерко, а хватился их только через несколько дней. Каково было мое удивление найти их на том же месте, где я их оставил, в полном порядке, хотя они и носили следы обследования, которому, видимо, подвергались со стороны пытливых деревенских мальчишек.

В усадьбе нас встретил садовник, который и повел нас осматривать владения. Дом был хороший, каменный, выстроенный в стиле русского ампира, но изуродованный двумя нелепыми вышками, красовавшимися на крыше. Нам сказали, что это было специально сделано по желанию единственной, обожаемой родителями дочери владельца. Внутри комнаты были просторные и удобные, но, за исключением двухсветного зала с хорами, чрезвычайно безвкусно и нелепо отделаны. Так, одна комната была расписана в мавританском стиле и напоминала баню, а другая в помпейском, — терракотовые стены придавали ей какую-то зловещую мрачность. Далее мы ознакомились с экономией, прошли в парк, мельком издали взглянули на поля и лес. Отец смотрел все чрезвычайно внимательно.

Когда мы возвратились в дом, нас ожидал накрытый скатертью стол с кипящим самоваром, нарезанной ломтиками провесной ветчиной и вареньем, были расставлены приборы и чашки с серебряными ложками. Садовник указал нам, что все это оставляется хозяевами в придачу к имению.