Ю. Бахрушин - Воспоминания

Носовы славились своими пуховыми одеялами и платками, но основным их производством было изготовление кустарных кавказских сукон, из которых на Кавказе шились многочисленные черкески и которые там продавались как местное производство.

Все торговые операции деда производились в «городе» в Черкасском переулке, в амбаре. Мне иногда летом приходилось заезжать в носовский амбар, который помещался в каком-то древнем здании с чугунными лестницами и под сводами. Все подобные помещения были серьезного, насупленного вида, словно ушедшие в самих себя. Жили они своеобразной, испокон веков заведенной жизнью. В амбарах московского «city» люди отрешались ото всего живого и превращались в счетные механизмы. Под костлявый перезвон конторских счетов там скрипели перья, стучали пишущие машинки и дышали листами фолианты гроссбухов. Где-то в глубине помещения в своем обособленном кабинете сидел, как в бесте 4*сам хозяин, следивший, как опытный мастер, за бесперебойной работой своей торговой машины. В этом занятии ему помогал неизменный, огромный, темный образ Спаса с вечной неугасимой лампадой, некогда возжженной в день открытия амбара. Никаких ресторанов или трактиров в городе не полагалось. Взамен их в каждом амбаре наравне с лампадой кипел неугасимый огромный самовар красной меди, и специальный молодец следил за исправным снабжением всех чаем. По нескольку раз на дню в амбары заглядывали разносчики с лотками, предлагая свои продовольственные товары. Эти торговцы прекрасно знали своих покупателей, учитывали, что они видывали гастрономические виды, а потому имевшийся у них товар был всегда самого наивысшего качества. В продовольственный лоток для города из сотни каких-либо жирных рыб выбиралась одна, наилучшая, после тщательной дегустации. Окорока и колбасы беспощадно браковались. Ягоды отсортировывались поштучно. При посещении деда в амбаре я обычно был угощаем каким-либо лакомством и, должен признаться, всегда отменным.

Каковы были принципы ведения дела у Носовых на фабрике, мне неизвестно, но постольку поскольку мне приходилось слышать стороной, у них рабочие не очень долюбливали хозяев и между ними был холодок. Деда рабочие еще уважали, так как знали, что он в молодости на практике прошел все производство, но дядю они терпеть не могли. Ни о каких остатках патриархального быта там и речи не было, впрочем, быть может, причина этого крылась в особенностях самого производства, более промышленного, чем кожевенное дело, сохранявшее долгое время еще пережитки кустарничества.

После женитьбы моего дяди, единственного сына деда, он н пожелал оставаться в семье сына, отдал ему старый дом и, разделив огромный сад пополам, приступил к стройке на своей половине нового дома. Отдавая дань своему пристрастью ко всему новому, дед избрал для своего нового жилища модный в то время стиль модерн и задумал свой дом со всеми последними достижениями комфорта — водяным отоплением, горячей и холодной водой из кранов и тому подобным. Вместе с тем здание возводилось не из кирпича, а из дерева — это, по мнению деда, и ускоряло стройку, с которой он спешил, и имело свои преимущества для житья — более здоровый воздух в помещениях, сохранение тепла и так далее. Этот-то дом и бывал обычно моей весенней резиденцией во время экзаменов. В нем-то я и наблюдал своеобразные навыки и особенности быта деда, проистекавшие, по моему мнению, из старого русского уклада жизни. Подчеркиваю — именно русского уклада жизни, но отнюдь не купеческого, с которым я сталкивался, например, у моего дяди Постникова. Здесь никогда не было постоянно накрытого стола, потчева-ния до одурения, мертвого часа после обеда, разжиревших котов, деловой конторы в нижнем этаже и стрельбы крыс из Монте-Кристо, в которой практиковался младший дядя, просиживавший летом часами у открытого окна в ожидании добычи. Здесь все было иное, солидное и серьезное.

Дом был разделен на две половины — мужскую и женскую. Внизу жил дед и располагалась мужская прислуга — наверху тетка-барышня и женская прислуга. Прислуга тоже была вся солидная, жившая в семье долгие годы. В этом отношении первые места занимали кучер Григорий, возивший еще мою мать в гимназию и помнивший деда мальчиком, степенная горничная Матрена, служившая еще на фабрике до женитьбы деда, и смешливый заика лакей Василий. Весь штат прислуги находился в непосредственном ведении экономки Варвары Семеновны Лебедевой. Она же являлась постоянной правой рукой молодых хозяек, которые последовательно восходили на хозяйственный престол после удаления своих предшественниц в замужество. На Варвару же Семеновну возлагались все надежды молодых мамаш, урожденных Носовых, когда они вводились во искушение учинить какую-либо «эскападу» со своими молодыми мужьями и подкидывали своих малолетних отпрысков в отчий дом. Эту нагрузку Варвара Семеновна всегда принимала с радостью и самоотверженно возилась со всеми нами — внучатами деда — с пеленочного возраста. Мы, в свою очередь, отплачивали ей горячей любовью, и при поездках к деду нас всех особенно прельщала возможность посидеть в комнате доброй старушки. Там стояла удобная, солидная старинная мебель, теплилась лампада перед киотом с иконами, звонко заливались канарейки в клетках, а на подоконниках весело зеленели незатейливые герани и фуксии. И почему-то на всю жизнь представление о комнате Варвары Семеновны связано у меня с солнечным, погожим днем. Видимо, старушка излучала из себя столько теплоты и света, что это фигурально навсегда запечатлелось в детской памяти.

Любили посидеть у старушки и старшие. Помню, как мой отец и дядя Иван Енгалычев неизменно после семейного обеда у деда отправлялись курить к Варваре Семеновне. Отец ложился на ее старый диван с веселой пестрой обивкой, положив свои длинные ноги на локотник, а дядя садился рядом и начинал, как всегда, балагурить. Старушка вязала свой чулок и беззаботно смеялась на всяческую чепуху, которую молол ей дядя. Вспоминаю, как в детстве я всегда с неизменным интересом разбирал какие-то ее коробочки, в которых десятилетиями скоплялись всяческие пуговицы-одиночки. Наиболее мне приглянувшиеся она мне всегда охотно дарила.

Особым праздником для меня всегда были дни, когда она приезжала в гости к нам на Лужнецкую. Являлась она всегда приодетая в платье из носовского тонкого сукна, в шуршащей канаусовой нижней юбке и в старушечьей шляпке — капоре, — сидевшей на самой маковке головы, которую отец называл «куриным гнездом». С собой она неизменно привозила кучу маленьких незатейливых подарков, которые доставляли мне гораздо больше удовольствия, чем всякие роскошные игрушки. Осенью, после ее приездов с богомолий, количество подарков умножалось.