Ю. Бахрушин - Воспоминания

— Что ж вы, собственно говоря, желаете? — спросил наконец Долгорукий. Дед нерешительно спросил, нельзя ли как-нибудь разрешить соорудить склеп под больницей.

— Только и всего?! — удивленно спросил генерал-губернатор, — Нет ничего проще. — И позвонил в колокольчик. — Позвать ко мне начальника канцелярии!

Вошел солидный чиновник.

— Приготовьте немедленно Василию Алексеевичу Бахрушину бумагу, что ему по высочайшему повелению разрешается устройство склепа под домовой церковью в больнице имени его семьи, — распорядился князь и добавил уходившему чиновнику: — Да не забудьте пометить, чтобы я при случае доложил государю о сделанном его именем распоряжении!

Мучивший братьев вопрос был разрешен в несколько минут.

С годами последовательно, друг за другом, ложились под белые своды склепа братья и их жены, находя вечный покой под одинаковыми гробницами черного мрамора с неугасимыми лампадами под одинаковыми образами их святых. Сменялись времена, и наступила новая эпоха. В один прекрасный день советская власть опубликовала декрет о ликвидации всех домовых церквей и имеющихся под ними склепов. Покойников надо было перевозить на кладбище или обречь их останки уничтожению. Отец был в отчаянии. В годы разрухи, зимой куда-то перевозить полдюжины гробов с покойниками. Как все это сделать, сорганизовать, откуда достать транспорт? С живыми-то хлопот не оберешься, а тут еще о мертвых заботы! А вместе с тем бросить все как-то нехорошо, словно от родителей отказываешься. Отец охотно хлопотал о чужих, о деле всей своей жизни-о музее, но терпеть не мог досаждать кому-либо с просьбой о самом себе. Все же благоговейная память о родителях заставила его пересилить в этот раз самого себя. Пользуясь личным, весьма поверхностным знакомством с председателем Моссовета, он надел свою шубу и поехал в Моссовет. В том же здании, в тех же комнатах, где полстолетия тому назад стоял перед всесильным московским генерал-губернатором трепещущий Василий Алексеевич, ныне находился мой отец. Председатель Моссовета встретил его любезно и терпеливо выслушал просьбу о разрешении оставить склеп в неприкосновенности.

— Что же делать-то? — наконец произнес он. — Право, не знаю. Изменить или не подчиниться распоряжению правительства я не могу — сами понимаете. Я могу вам выдать отсрочку, но ведь все равно рано или поздно придется что-то предпринимать! Единственный выход, который я предлагаю, — это вовсе ликвидировать помещение склепа, точно его и не существовало никогда!

— То есть как? — спросил отец.

— Очень просто — оставить покойников на месте и навсегда замуровать кирпичами вход и заштукатурить его!

Предложение было с радостью принято отцом. В хмурый зимний день мы в последний раз вошли в склеп проститься с нашими стариками. У входа стояли каменщики с разведенным цементом и готовыми кирпичами. Под белыми сводами царил обычный тихий покой, в своих пурпурных стаканчиках мерцали электрические лампады. Как только мы вышли, каменщики взялись за дело. Работа шла споро, каменщиков подгоняли ожидавшие штукатуры. Скоро на месте, где был склеп, высилась общая больничная стена. Так и спят до сих пор мои деды в своем нерушимом уже никем покое, под своими мраморными гробницами, и, быть может, еще не перегорели все лампады их неугасимых светильников.

Но я забежал очень далеко вперед. Графиня Келлер, конечно, не оплатила своих векселей вовремя и не внесла процентов. Князь сдержал слово и не стал более за нее ходатайствовать. По решению суда пышная родовая барская усадьба, некогда принадлежавшая воспетой Пушкиным и Баратынским экстравагантной Аграфене Федоровне Закревской, рожденной графине Толстой, жене знаменитого московского генерал-губер-натора «Чурбан-паши» — Арсентия Андреевича За-кревского, перешла к Бахрушиным.

Новые владельцы имели право претендовать лишь на недвижимое имущество. Выжившая из ума, бессильная в своей злобе старуха, графиня Келлер, будучи не в состоянии вывезти всего несметного движимого имущества, приказала своему управляющему разрешить всем брать из дому все, что им понравится, но только не новым владельцам. Мой старший дядя Владимир, принимавший имение, был свидетелем, как окрестные крестьяне наваливали на свои подводы столы с крышками из цельного малахита и ляпис-лазури, огромные, в человеческий рост, фарфоровые вазы Императорского завода — подарки Николая I своему верному сатрапу, музейную мебель красного дерева и карельской березы, столовую посуду. Помешать этому он юиридически не имел права. По бездорожью глубокой осени обозы медленно выползали с красного двора усадьбы и растекались по проселкам. Часто на каком-либо ухабе воз опрокидывался — разлетались в куски драгоценный фарфор, мебель и сибирские монолиты. Наконец вошедшие в раж стяжатели начали отковыривать художественную чеканную бронзу от каминов и дверей — здесь уже выступил дядя и властно предъявил свои права. Все же одному человеку было трудно поспеть всюду, и пока он охранял недвижимость в доме, в парке преспокойно освободили памятник гр. Каменскому ото всех обременявших его бронзовых атрибутов. Наконец дом был очищен, оставалось лишь подписать акт о сдаче и приеме. В один из вечеров позднего ноября и эта формальность была исполнена, но графиня Келлер на прощанье готовила еще один сюрприз — она твердо решила перед уходом крепко хлопнуть дверью. Среди недвижимых ценностей усадьбы были знаменитые оранжереи Закревского. Там в парном воздухе теплиц в грунте росли столетние померанцы, персиковые деревья со стволами в человеческую руку, тропические пышные ананасы и причудливые бананы. Все это обильно плодоносило в положенные сроки, и диковинные ивановские фрукты повергались чванливо хозяйкой если не к стопам, то к столам высочайших особ. В ночь подписания акта управляющий графини отдал последний приказ садовникам — открыть настежь все теплицы. Бессильная злоба полусумасшедшей аристократки и ноябрьский мороз в одну ночь уничтожили заботливый труд поколений людей. Лишь несколько персиковых деревьев уцелело каким-то чудом. Впоследствии я любовался этими ветеранами и лакомился их плодами.

Перешедшее в руки новых владельцев имение пустовало. Мои деды были достаточно культурны, чтобы не превращать старинную вельможную резиденцию в фабричный корпус. Вместе с тем их хозяйственные натуры мучились при мысли, что такое владение лежит неиспользованным. Дом-дворец и хозяйственные пристройки и корпуса, стоявшие без ремонта, постепенно начинали ветшать. Всех больше расстраивался старший брат отца, дядя Владимир Александрович. Он часто наведывался в Ивановское, отдавал там необходимые распоряжения, старался поддерживать усадьбу. Летом это было особенно затруднительно, так как его многочисленная семья жила на даче и приходилось раздираться между семьей, фабрикой, дедом, жившим в Москве, и еще Ивановским. А дядя еще любил природу, деревню, растил цветы, ездил верхом. Дед видел все это и наконец решил положить конец мытарствам дяди, по возможности объединив его заботы. Против 23 марта 1903 года в записной книжке деда появилась заметка: «Имение г. Келлер купил Володе на 200.000 р. Я ему свою часть подарил». (Дед не вполне правильно выразился — он не купил, а выкупил: имение принадлежало всем трем братьям, т. е. товариществу.) С этих пор Ивановское стало постоянной летней резиденцией деда.