Ласло КОНТЛЕР - История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Текст конституционных поправок был опубликован 23 октября 1989 г. В тот же день спикер Государственного собрания Матьяш Сурёш, вскоре ставший временным президентом, объявил о создании Венгерской Республики. Система государственного социализма, таким образом, была упразднена в стране как на практике, так и законодательно. Вскоре с крыши здания венгерского парламента была снята красная звезда. /611/

Сегодня следует признать, что осень 1989 г. в качестве рубежа в истории Венгрии была выбрана мной в достаточной степени произвольно. Можно было остановиться также на нескольких иных датах, в равной мере произвольных: эффектное снятие Кадара в мае 1988 г. (обозначившее предположительно необратимую дезинтеграцию старого режима и начало переходного периода), или первые свободные выборы в марте 1990 г., или же уход с венгерской земли последнего советского солдата в июне 1991 г. (восстановление суверенитета Венгрии). Можно также утверждать, что главные события октября 1989 г. имели в основном символическое значение и не были столь уж решающими в сравнении с какими-то иными событиями. Мой выбор обусловливается следующими соображениями.

Понижение Кадара в должности (своего рода отставка с повышением) вызвало цепь событий, исход которых в то время был еще не совсем ясен, хотя сегодня, бросая ретроспективный взгляд спустя десятилетие, можно высказать соображения совершенно противоположного свойства. Осенью 1990 г. весьма представительная дискуссия ведущих политиков и ученых, многие из которых принимали самое непосредственное участие в процессе перехода, была специально организована будапештским Университетом им. Лоранда Этвёша с целью получить ответ на вопрос: «Представляли ли они себе вполне определенно, что надвигалось?» (Речь, разумеется, шла о событиях осени 1989 г. в том виде, в каком они произошли.) И участники дискуссии, и зрители пришли к единодушному мнению: «этого» нельзя было предвидеть вплоть до начала самих событий. Нестабильность и непредсказуемость ситуации предопределялись тем, что Горбачев раскрыл свои планы по выводу /612/войск только в самом конце 1988 г. Что касается выборов 1990 г., проведенных в соответствии с решениями, принятыми осенью 1989 г., то они привели к созданию одного – но только одного – из существенных институтов многопартийной демократии. С другой стороны, полный вывод советских войск был завершен лишь некоторое время спустя после того, как опасность возврата к прошлому стала близка к нулю (хотя точно определить, сколь продолжительным было это «некоторое время», тоже невозможно: соглашение между Бушем и Горбачевым, когда последний признал 2 декабря 1989 г. принцип невмешательства, – это лишь одно из возможных событий, способных сыграть решающую роль в этих процессах).

Напротив, осень 1989 г. действительно стала временем подведения итогов и, следовательно, началом нового этапа. Роспуск ВСРП и появление временной Конституции в октябре 1989 г. оказались явлениями поворотными. После них движение вспять было уже невозможным: они разрушили законодательный и политический фундамент однопартийного государства – жизненно необходимый для системы коммунистического тоталитаризма и обладающий особой прочностью элемент. Теперь восстановление этой системы могло быть осуществлено только с помощью еще одной революции или, точнее, контрреволюции. Правда, венгерская «революция» 1989 г. коренным образом отличалась от событий в Чехословакии, Восточной Германии и Румынии, где перемены произошли неожиданно, а «разрыв с прошлым» – во всяком случае внешне – оказался более драматичным. Но в Венгрии также не было и периода участия во власти, как это произошло в Польше, где «конструктивной» части оппозиции были предложены четыре места в кабинете Мечислава Раковского еще в сентябре 1988 г., до начала развернувшихся в Польше дискуссий круглого стола. В Венгрии последний шанс на совместное участие во власти был упущен в связи с неудачей Пожгаи стать президентом новой республики в результате референдума в ноябре 1989 г., на котором было решено отложить выбор главы государства на период после всеобщих выборов.

Можно также утверждать, что деятельность последнего парламента, избранного еще при коммунистах, а также политика правительства Немета осенью – зимой 1989–90 гг. во многом были следствием ancien régime . [45] Здесь – прежний режим (франц.) . Несколько мин замедленного действия после своей отставки кабинет Немета в самом деле оставил: например, неясный статус национальных средств массовой информации, что породило горячие поли- /613/тические дебаты в течение нескольких лет после ухода этой команды из власти. У многих вызвали также недовольство вскрывшиеся факты постоянной слежки службой безопасности Министерства внутренних дел за несколькими оппозиционными политиками. Следует также подчеркнуть, что обстоятельства мирного и поэтому излишне растянутого переходного периода дали возможность, как отмечалось ранее, части старой элиты, ответственной за тяжелое положение Венгрии, поменять свою административно-политическую власть на чисто экономическую.

Но, в целом, это не были арьергардные бои коммунизма или же агония парализованной системы. Институциональные основы государственного социализма были потрясены событиями 1989 г. И в этом немалую роль сыграл кабинет министров: освободившись от партийного контроля, он создал Агентство национальной собственности, которому поручил надзирать за процессом приватизации; издал декрет о равенстве всех религиозных деноминаций (Управление по делам церквей было упразднено еще в июне 1989 г.); подготовил соглашение о выводе советских войск; проработал вопрос о вступлении Венгрии в Совет Европы. Все эти шаги правительства принадлежат уже новой эпохе. Основные столкновения интересов в одновременно проводимой кампании по выборам в стране подтверждают это впечатление. Соперничество между новой Венгерской социалистической партией (МСП) и оппозицией в целом отступило на задний план под воздействием все более ужесточившейся борьбы между оппозиционными партиями, особенно между двумя самыми влиятельными из них: МДФ и СДС (первая – выдавала себя за христианско-консервативную, умеренно реформистскую «силу спокойствия», уходящую корнями в национальную традицию, а вторая – подчеркивала свой крайний антикоммунизм, а также современные либеральные западнические настроения).

Если рассмотреть мой выбор еще с одной точки зрения, то он, как и любой другой, является условностью, которая применяется в основном для удобства. При концентрации внимания на иных аспектах перехода – на создании экономики рыночного типа как на практике, так и в сознании людей, на формировании менталитета, соответствующего правовому, демократическому, многопартийному государству, на интеграции в Европу и т. д. – мы, естественно, выявим иные временные рубежи и ориентиры, многие из которых еще скрыты от нас пеленой времени, а их анализ и оценка – дело будущего. Весьма сомнительно, что мы уже сегодня обладаем достаточной временной дистанцией, необходимой для анализа последних этапов правления Кадара методами историографии. И совершенно ясно, что мы вообще /614/еще не дистанцированы от событий, порожденных 1989 г. В настоящем эпилоге отнюдь не преследуется цель дать оценку основным событиям новейшей истории или же тем тенденциям, которые проявились в процессе экспериментального перехода общества от коллективизма и однопартийной диктатуры к рыночной экономике и политическому плюрализму. Это была бы неслыханная, невообразимая дерзость. Тем не менее, считаю своим долгом дать краткий фактографический перечень этих событий и тенденций.