Элеонора Павлюченко - В добровольном изгнании [О женах и сестрах декабристов]

В Ярославле И. Д. Якушкин узнал, что брать в Сибирь детей запрещено. Полагая, что только мать, даже при всей ее молодости (Анастасии Васильевне шел двадцать первый год), может дать им должное воспитание, Иван Дмитриевич не разрешает жене сопровождать его на каторгу.

Мучительные переживания Якушкиной сохранились в ее дневниках, обнародованных потомками декабриста через сто с лишним лет. [99] См.: «Новый мир», 1964, № 12. Дневник Анастасии Васильевны (с 19 октября по 8 декабря 1827 г.) предназначался одному мужу, который получил его, вероятно, через Н. Д. Фонвизину. В письмах А. В. Якушкина не могла быть столь откровенна: их перечитывали не только совсем посторонние люди, но и мать, имевшая обыкновение дописывать половину листка после дочери. Дневниковые записи за два месяца — это страстное объяснение в любви, написанное искренне и просто, это беспрерывные мольбы к мужу разрешить ей приехать к нему в Сибирь. «У меня к тебе все чувства любви, дружбы, уважения, энтузиазма, и я отдала бы все на свете, чтобы быть совершенной, для того, чтобы у тебя могло быть ко мне такое же исключительное чувство, какое я питаю к тебе. Ты можешь быть счастлив без меня, зная, что я нахожусь с нашими детьми, а я, даже находясь с ними, не могу быть счастливой», — пишет Анастасия Васильевна 19 октября 1827 г., через четыре дня после расставания с мужем.

Четыре года Якушкин упорствовал. Правнук декабриста, Н. В. Якушкин, автор послесловия к публикации дневников, затрудняется в объяснении причин этой суровой стойкости. Можно согласиться с ним в том, что решающую роль сыграло здесь нежелание Якушкина поместить сыновей во враждебную ему среду: А. В. Шереметев, брат Анастасии Васильевны, ее зять — М. Н. Муравьев, бывший декабрист, успешно приближавшийся к будущей карьере Муравьева-«вешателя». И все-таки, без сомнения, чувство Якушкина к жене было совсем неэквивалентно тому, что испытывала Анастасия Васильевна. На основании писем Якушкина создается впечатление, что мать жены ему духовно значительно ближе при всей разности их мировоззрений. Надежда Николаевна Шереметева (урожденная Тютчева, тетка поэта), действительно, была незаурядным человеком, умным и начитанным. Недаром ее считали «духовной матерью» позднего Гоголя, другом П. Я. Чаадаева. Впоследствии Н. Н. Шереметева сблизилась с кружком московских интеллигентов-славянофилов (Аксаковы, Самарины). При всей своей глубокой религиозности и даже склонности к мистицизму, Н. Н. Шереметева обладала известной широтой взглядов, считая своего зятя-атеиста «самым лучшим христианином».

Анастасия Васильевна также отличалась (кроме красоты) умом и образованностью. Может быть, значительная разница в возрасте, а может быть, и прежняя роковая любовь к Щербатовой лежала между нею и мужем?

Итак, через четыре года Якушкин разрешил жене оставить детей. Но было уже поздно: Николай I категорически отказал Анастасии Васильевне, то ли из-за личной неприязни к Якушкину, обвинявшемуся в намерении убить царя, то ли из-за интриг Муравьевых… Царская резолюция 1832 г.: «Отклонить под благовидным предлогом» — явилась следствием доклада III отделения: «По собранным частным сведениям оказалось, что Якушкина не искренно желает ехать в Сибирь, а принуждает ее к тому ее мать, женщина странная. Она выдала ее замуж за Якушкина; на эту поездку заставила занять 20 т[ыс.] руб. своего сына Шереметева, который и без того много должен. Если можно воспрепятствовать этой поездке, то оказана будет милость всему семейству». [100] П. Е. Щеголев. Николай I и декабристы. Пг., 1919, стр. 37.

Возможно, кому-то милость и была оказана, но только не Анастасии Васильевне, вся жизнь и счастье которой заключались в муже, в соединении с ним. Она прожила еще четырнадцать лет после 1832 г., умерла 40-летней, за одиннадцать лет до смерти И. Д. Якушкина, с которым уж ей не суждено было свидеться.

В одном декабрист оказался прав: Анастасия Васильевна хорошо воспитала сыновей, она привила им не только любовь к отцу, по и уважение к его взглядам.

Дети же по достоинству оценили мать. Вот как написал о ней младший сын Евгений, родившийся через месяц после восстания декабристов: «Она мне всегда казалась совершенством, и я без глубокого умиления и горячей любви не могу и теперь вспоминать об ней. Может быть, моя любовь, мое благоговение перед ней преувеличивают ее достоинства, но я не встречал женщины лучше ее. Она была совершенная красавица, замечательно умна и превосходно образованна… Я не встречал женщины, которая была бы добрее ее. Она готова была отдать все, что у нее было, чтобы помочь нуждающемуся… Все люди были для нее равны, все были ближние. И действительно, она одинаково обращалась со всеми, был ли это богач, знатный человек или нищий, ко всем она относилась одинаково…

В то время произвола ее глубоко возмущало всякое насилие, она высказывалась горячо и прямо, с кем бы ей ни приходилось говорить… Прислуга и простой народ любили ее чуть не до обожания…» [101] Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951, стр. 482–483.

Иван Дмитриевич Якушкин, узнав о смерти жены, в память о ней открыл первую в Сибири школу для девочек.

Судьба Варвары Михайловны Шаховской чем-то напоминает судьбу Якушкиной. Более десяти лет она считалась невестой П. А. Муханова. Еще за несколько лет до восстания декабристов им не был разрешен брак по церковным правилам (сестра Муханова вышла замуж за брата Шаховской). После лишения Муханова гражданских прав оба надеялись на возможность соединения. И пока эта надежда теплилась, Варвара Шаховская жила в Сибири, в доме мужа своей сестры А. Н. Муравьева.

Вся нелегальная переписка декабристов, как известно, шла через Иркутск, и именно Варвара Михайловна стала главной пособницей в этих нелегальных связях. В 1832 г. провокатор Медокс, проникнув в дом Муравьева и разыгрывая роль влюбленного в В. Шаховскую, пытался скомпрометировать ее: он придумал новый заговор декабристов, центральную роль в котором отводил в Сибири — В. М. Шаховской, а в Москве — Е. Ф. Муравьевой…

Заговора, разумеется, не было, но тайные сношения велись весьма интенсивно. И. Д. Якушкин, например, рассказывает о передаче Шаховской ящика с табаком: «В этом ящике было двойное дно, и при таком устройстве он заключал в себе, тайно, много писем, которые княжна Шаховская должна была доставить по назначению с удобным случаем». [102] Там же, стр. 121.

В конце концов генерал-губернатор Лавинский перехватил два письма В. М. Шаховской и ее сестры П. М. Муравьевой. И в то время как Муханов ожидал «решительного известия от своей неоцененной невесты», шеф жандармов из Петербурга слал строгое внушение А. Н. Муравьеву: «Милостивый государь Александр Николаевич, получив от г. генерал-губернатора Восточной Сибири письма супруги и невестки Вашей, писанные к государственному преступнику Муханову и отправленные ими тайным образом в ящике с семенами, имевшем двойное дно, я не излишним считаю препроводить оные при сем в подлиннике к Вам. Обстоятельство сие должно служить Вам убеждением, сколь необходимо Вам иметь бдительное наблюдение и в самом доме Вашем. Письма сии, конечно, не заключают в себе ничего преступного, но случай сей ведет к заключению о расположении и возможности вести скрытно от правительства переписку с государственными преступниками; и когда уже таковая переписка проистекает из среды семейства и из самого дома начальника губернии, то какую же уверенность можно иметь, что подобные секретные переписки не ведутся и другими государственными преступниками, в управляемой Вами губернии поселенными?» [103] С. Штрайх. Кающийся декабрист. — «Красная новь», 1925, № 10, стр. 159.