Рита Мональди - Veritas

– Неужели турки – плохие дервиши?

– А что такое, по-твоему, дервиш? – с улыбкой спросила меня Клоридия.

– Гм, когда я читал книги о Блистательной Порте и обычаях тамошних дервишей, я представлял себе, что речь идет о монахах, которые дают обет бедности. О благочестивых мусульманских нищих, придерживающихся более-менее строгих орденских правил и подчиняющихся какой-то монашеской иерархии. Их ордены выполняют благотворительные обязательства или проводят жертвенные ритуалы.

– Ничто не походит на турецкого дервиша меньше, чем придуманные тобой образы, – саркастично ответила моя жена. – Да будет тебе известно, что каждый турок может мгновенно превратиться в дервиша, если повесит себе на шею какой-нибудь талисман или же заткнет его за пояс. Это может быть камешек, подобранный неподалеку от Мекки, высушенный листок, упавший с дерева, дающего тень могиле святого, или еще какая-нибудь вещь. Есть дервиши, которые носят на голове козий мех, словно остроконечную шляпу, и этого своеобразного украшения достаточно для того, чтобы доказать, что носитель его имеет право на титул дервиша и почтение верующих.

Турецкие дервиши, продолжала моя супруга, живут подаянием, что не исключает, однако, их превращения в воров, как только щедрость населения несколько угаснет. Как у любого доброго турка, у них есть жены, которых они, правда, оставляют в родной деревне, тогда как сами продолжают свои вечные паломничества. Каждый раз, когда одиночество становится нестерпимым, они берут себе новую жену, которую опять покидают, лишь только в них вновь просыпается жажда бродячей жизни. Иногда бывает так, что спустя несколько лет дервиш возвращается к той жене, о которой сохранил наилучшие воспоминания. Если она ждала его, то эта пара на некоторое время остается вместе; но если она нашла кого-то получше или же у нее не хватило терпения дождаться, она извиняется и уже может не опасаться недовольства со стороны дервиша.

– Турецкий дервиш, – заключила Клоридия, – это бездельник и лжец, который иногда превращается в разбойника с большой дороги, если к тому ведут обстоятельства. И совершенно иначе обстоит дело с дервишами, которые заслуживают этого названия, то есть индийскими, как Кицебер.

Эта разновидность дервишей, пояснила Клоридия, пока мы возвращались в Вену, пользуется большой популярностью: они проводят чудесные исцеления людей и животных, могут помочь женщине, самке лошака и корове избавиться от бесплодия, находят спрятанные в земле сокровища и изгоняют злых духов, докучающих стадам или девицам. Они могут все, для чего требуется магическая сила.

– Их мистицизм способен на чудеса, подобные тем, что мы видели, – заключила она, – но это не имеет ничего общего с верой в Пророка. Напротив, их правоверность очень сомнительна и их подозревают в равнодушии к Корану.

Я еще больше запутался из-за рассказов Клоридии, и с губ моих срывались только глупые вопросы:

– Что это могли быть за предметы, которые он держал в руках во время чтения псалмов? И как это Кицебер творит все эти чудеса?

– Сокровище мое, – терпеливо ответила она, – я кое-что знаю о дервишах, но тайны их ритуалов объяснить тебе не могу.

– Я не понимаю, какое все это имеет отношение к голове, которую Кицебер хочет получить любой ценой, и к посольству аги. И не знаю, пришел ли дервиш именно сюда, к Месту Без Имени, потому, что у него была для этого какая-то причина: ведь это священное место для турок, – сказал я, вспоминая рассказ Симониса о палаточном городке Сулеймана.

– Я удовольствуюсь тем, что не буду иметь мнения. В некоторых случаях это – единственная возможность не ошибиться, – коротко заявила мне Клоридия, пока мы шли к Вене, окруженные аппетитным чесночным ароматом травы, которая росла в подлеске.

По возвращении на Химмельпфортгассе Клоридия отправилась во дворец принца Евгения, чтобы сделать кое-что, что она отложила из-за нашего преследования. В монастыре я встретил Симониса, он только что тщательно очистил малыша от копоти и намеревался отправиться на ужин в ближайший трактир. Я присоединился к ним и за едой рассказал своему помощнику о жестоких ритуалах, которые проводил в лесу Кицебер. Однако мне трудно было донести до Симониса то, что я видел, и глупые вопросы, которые он очень быстро задавал, вскоре заставили меня пожалеть о том, что я вообще открыл рот. Я снова подивился тому, что грек то очень остроумен, то, как вот сейчас, крайне туго соображает.

– Завтра мы продолжим работу в Нойгебау, – объявил я ему, чтобы сменить тему.

– Если мне позволено будет заметить, господин мастер, я хотел бы напомнить вам, что завтра воскресенье. Если хотите, то, конечно, можете работать; однако, кроме всего прочего, это dominica in albis, то есть Белое воскресенье, и я думаю, что если нас увидит стражник…

Симонис был прав. Следующий день был воскресеньем, кроме того. Белым воскресеньем, а кто попадется за opera servilla et mercenaria , [39]того по закону наказывают денежным штрафом, даже телесным наказанием и изъятием имущества, поскольку работа в праздники – согласно эдикту императора – вызывает Божественный гнев и, таким образом, навлекает опасность бедствий, войны, голода и чумы.

– Благодарю, Симонис, об этом я позабыл. Значит, в понедельник.

– Мне очень жаль, но должен вам напомнить, господин мастер, что в понедельник начинаются лекции в университете, поскольку пасхальные каникулы уже закончились.

– Точно. Надеюсь, на этот раз у тебя есть кто-то, кто послушает лекции за тебя.

– Конечно, господин мастер: мой младшекурсник.

– Твой… кто? Ах да, этот Пеничек, – сказал я, вспомнив церемонию снятия, на которой присутствовал.

– Именно он, господин мастер. Я – его шорист, и он подчиняется моим решениям во всем. Но боюсь, мне придется лично присутствовать, по крайней мере, на открытии университета. Однако я сделаю все, чтобы не доставлять вам неудобств, господин мастер.

Я кивнул. Обрести в лице Симониса помощника трубочиста было сущим везением. С утра и до вечера он работал за меня и обычно не обращал внимания на время, праздники и другие поводы отлынивать от работы.

С удивлением и некоторой озадаченностью я вскоре по прибытии в Вену узнал, что в императорской столице насчитывается не более двухсот пятидесяти рабочих дней в году, которые прерываются настолько же регулярными, насколько нелепыми праздниками. Прежде всего, существовали так называемые «синие понедельники», то есть такие понедельники, которые под религиозными или еще какими-нибудь предлогами продлевали воскресную праздность. Сюда же относились такие занятия, как ярмарки, часто длившиеся неделями и позволявшие бездельничать; затем еще крестные ходы, которые могли продолжаться всю неделю. Все это были выходные дни, за которые, однако, нужно было платить в обязательном порядке!