Артем Драбкин - «А зори здесь громкие». Женское лицо войны

Мы с моей подругой Татьяной Козуновой жили на частной квартире в очень многодетной семье. Дети все время пищали «жимно, жимно», т. е. «холодно». Мы с Татьяной им все теплые вещи, что могли, раздали. Им было голодно, хотя не так, как здесь в блокаду.

Что касается женского обмундирования, то до 1943–1944 годов никакого женского обмундирования не было. Женщин одевали в мужскую форму малых размеров, сапог маленьких размеров не было, чтобы их перешить, нужно было расположение начальства. Я, поскольку бывала в городе, эту проблему решила в городе. Что касается белья, то это невидимые миру слезы. Если носишь брюки, то нужно либо специальное белье для брюк, либо мужское белье. Специального женского не было, а мужское, извините за натурализм, зверски трет. Совершенно беспощадно.

По-моему, в 1944 году появилась отдельная женская форма. Это было как раз перед нашим пешим маршем. Обмундирование было такое: бюстгальтеры совершенно фантастического фасона, повязки на случай месячных, которые для этой цели совершенно не годились, юбки, чулки на подвязках с карабинчиками. Какие юбки? Людям надо ходить в сапогах, какие чулки? Перед маршем выдали нам эту форму новую. Девчонки-ветераны плевать на нее хотели, получили ее и забросили на дно вещмешков. Ходят, в чем ходили. А девчонки, только что на фронт прибывшие, полностью оделись в новую форму. Я рапорт начальнику снабжения — на первом же привале все будут с потертостями! Так и получилось. На втором привале он начал говорить, что у него того нет, сего нет. Я сказала ему: «С места не сойду, пока не выдадите нормальную солдатскую форму!» И потом, кто этих молодых девчонок научит нормально наматывать портянки? Я помню, меня саму солдат один учил, говорил: «Через год научишься нормально наматывать, а потом год еще будешь отвыкать от них». Он был абсолютно прав, так и получилось — сначала год не могла нормально намотать портянки, а потом после войны еще год отходила в сапогах.

Кроме того, у женщин были постоянные проблемы с туалетом. Даже в обороне я не припомню, чтобы для женщин был отдельный туалет. Был общий туалет, будка над ямой. Если вас, женщин, двое в части, то надо группироваться — одна стоит на подступах и не пускает мужиков, а вторая в это время делает свои дела. Если вы, женщина, в части одна, то надо терпеть дотемна. Еще вариант — если часть в обороне и ходы сообщения и окопы тесно населены, то тихого уголочка не найдешь. Так что надо в каком-то месте поспокойнее вылезать на бруствер, а там трассирующие пули. Вот так на войне жили женщины.

Лично о себе я могу сказать, что воевала не за Сталина. Не об этом я думала. Все сводится к тому, что в мою страну вторгся враг и его надо было выгонять.

(Интервью Б. Иринчеев, лит. обработка С. Анисимов)

Я была готова к войне еще со школы — там я научилась стрелять, и стреляла хорошо. У меня был значок «Ворошиловский стрелок», так что с оружием я умела обращаться. Перевязывать раненых я научилась в финскую войну — мы, школьники, бегали в больницу Мечникова и делали перевязки раненым. Вся наша школа фактически в полном составе работала фельдшерами в больнице Мечникова во время советско-финской войны. Мы пошли на войну подготовленными.

Перед войной я уже работала на Металлическом заводе имени Сталина. Я пошла на фронт вместе с моей подругой, Евгенией Константиновной Табачниковой. Сначала мы были в Мечниковском госпитале, затем в 20-й дивизии НКВД. Ее потом переименовали в 92-ю стрелковую дивизию. Затем окончила пулеметные курсы и попала в 45-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Наша дивизия стояла в обороне на Карельском перешейке, на реке Сестре. Мы на этом берегу, а финны на том берегу. Позиции близко. Видно было друг друга — в стереотрубу смотрели. Я была санинструктором в полковом взводе разведки. Потом мне дали задание — дали рупор, разговорник русско-финский, и я ходила по траншее, разговаривала с финнами. Они так привыкли ко мне, что меня Маруся звали. Слушали и огонь в это Время не вели. В ответ финны никакой пропаганды не вели, только слушали и кричали: «Маруся, иди к нам!» Причем на русском языке. Правда, из траншеи никто не высовывался, потому что снайперы работали. Я со снайперской винтовкой тоже работала в разведвзводе. В первый раз нам дали винтовки с оптическим прицелом. Я посмотрела — а финн у меня прямо напротив сидит! Я сразу спряталась, думала, что он вот тут, прямо за кустами, а это, оказывается, просто оптика так его приблизила. Смотрю — сидит, читает газетку на пенечке. Я выстрелила, а попала или нет, не знаю. Не проверишь. Я посмотрела опять на то место, где он был, а его уже не видно. То ли я попала, то ли он спрятался — неизвестно. Снайперская винтовка была с магазином и с оптическим прицелом — это новые винтовки нам прислали. Была пословица — не воюют три армии: «шведская, турецкая и двадцать третья советская». Мы стояли в обороне, но какие-то боевые действия велись. Ленинградский фронт — голодный фронт. Идешь по траншее, смотришь — солдат лежит в голодном обмороке. Кормили нас так же, как население Ленинграда в блокаду. Тяжелое было время. Многие не выдерживали — кто умирал от истощения, кто в обмороки падал. А весной! Полная траншея воды — резиновые части от костюма химзащиты наденешь и по траншее идешь. Наверх выбраться нельзя, финские снайперы работают.

Один раз я попалась под финского снайпера. Я вылезла на нейтралку в маскхалате, сделала выстрел, он меня засек. Это в марте было, я лежу на нейтралке, и не пошевелиться! Только пошевелюсь — щелк! Выстрел. Наши разведчики пытались его засечь или подавить, стреляли, стреляли, но все равно он меня на прицеле держал. Только когда стемнело, меня вытащили с нейтралки — накинули петлю на ноги и подтянули к нашей траншее. Вытащили меня, растерли водкой, напоили водкой, и все нормально — даже не простудилась. Никаких специальных снайперских курсов я не заканчивала, просто нам прислали снайперскую винтовку на взвод и сказали — кто хочет, давайте попробуйте. Вот я и попробовала. А вообще снайперы активно работали, и с нашей, и с финской стороны. Особенно дивизионные разведчики наши — у них снайперов было больше, чем у нас. Один снайпер из нашей дивизии, Рогулин, был знаменит на весь Ленфронт. Не знаю, жив он сейчас или нет и где он. О нем очень много писали в газетах фронтовых того времени. Снайперы работали всегда с нейтральной полосы, выползали из траншей. Сначала по траншее ходили, выбирали позицию, а потом выползали и занимали огневую позицию.

Листовки были и у нас, и у финнов — то они нам листовки подбросят, то мы им. Когда в разведку ходили, брали с собой листовки и там их разбрасывали. Один раз я была в такой разведке: прислали переводчицу из штаба дивизии — выяснить, есть ли немцы на этом участке или только финны. Она говорит: «У вас есть девушка в разведке, я только с ней пойду». Мы с ней вдвоем пошли. Она должна была слушать, а я должна была ее охранять. Мы подползли к финским траншеям и слушали. Из наших траншей были готовы нас прикрыть огнем, если что. Что она выяснила, я не знаю, но сказала, что немцев нет — только финны.