Жан Маркаль - Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота

История всегда казалась мне искусным вымыслом, предназначенным для того, чтобы направлять социальную энергию в то или иное идеологическое русло. Выбор нужного «русла» — прерогатива тех, кого так упорно называют «элитой», хотя я дал бы иное определение: это всего-навсего люди, умело манипулирующие другими людьми. В своих книгах [1] Особенно в предисловии к своему изданию: Celtes et la civilization celtique, Paris, Payot, 1969, а также в послесловии к: Tradition celtique, Paris, Payot, 1975. я уже говорил о том, что для меня история является материализацией мифа, который, будучи неотъемлемой приметой человечества, все же равноценен небытию в силу своей нематериальной сути. Единственный способ доказать существование мифа — материализовать его, воплотить в определенную форму, что и делают люди в те или иные периоды времени: держа руку на пульсе общества, они ставят ему диагноз, оформляя его в виде социологического исследования. Я не поменял мнения. Я лишь сузил определение истории, пытаясь сделать его более понятным, более приспособленным к тем переменам, которым подверглась в нашем индустриальном универсалистском обществе система ценностей, долгое время считавшаяся непреложной, догматической — и, видимо, в силу этого бесполезной. История рождает героев тогда, когда в них нуждается. Но как бы ни менялась система ценностей, одно все же остается неизменным и неотъемлемым от человеческого существа: его свободная воля. Поэтому герой, каков бы он ни был, может повлиять на ход Истории. По дороге, ведущей к вершине, можно как подниматься, так и спускаться.

Экскурс в природу взаимоотношений мифа и истории был призван подвести читателя к мысли о том, насколько отличны историческое событие и рассказ о нем, даже в том случае, если историографы будут беспристрастными или благожелательно настроенными людьми. Миф, порождение нашего сознания, становится известным благодаря рассказу (эпосу, легенде, сказке), снабжающему его конкретными деталями. Однако то же самое можно сказать и об Истории: находясь de facto в прошлом, оставшемся лишь в нашей памяти (в мемуарах, письменных источниках, различного рода памятниках), история оказывается в том же положении, что и миф. Чтобы сделать ее конкретной и приемлемой для всеобщего понимания, нужно воплотить ее в событийное повествование, хронологическую таблицу или диаграмму, сделанную при помощи новейших способов обработки информации. Но материализация истории чревата тяжелыми последствиями: она ни в коей мере не защищает историка от ошибок. Она не отвечает на вопрос, насколько верны свидетельства прошлого, и не спасает от ловушки оценочного критерия, в которую легко может угодить любой исследователь. Объективное отражение событий — это самообман: взгляд, брошенный в прошлое, полностью зависит от взгляда нынешнего, в то время как цели того, кто устремляет этот взгляд, могут быть самыми различными. Как, впрочем, и его отношение к прошлому. Итак, участь Истории и Мифа одинакова.

Но в то время, когда я читал книгу Жана-Люка Шомея, я был далек от того, чтобы размышлять над подобными теоретическими вопросами. В моем представлении Ренн-ле-Шато был одним из полюсов, называемых в литературе эзотерического толка «жизненными центрами». В таких «избранных» точках на поверхности Земли происходит нечто, что может объясняться как геофизическими и космическими факторами, так и особой значимостью этих мистических мест. Во все времена человеческой истории в этих особых центрах проводились культы или богослужения; порой там могли наблюдать явления сверхъестественного порядка, вследствие чего эти места называли чудодейственными. В них устраивали святилища, предназначенные для общения Земли и Неба; кельты называли такие места «неметон» — впоследствии на многих из них появились христианские храмы. Итак, я думал, что Ренн-ле-Шато был одним из таких «жизненных центров», но не более того. Тогда я не был готов к тому, чтобы проникнуть в его тайну.

Вероятно, поэтому во время нашего с Мон путешествия по югу Франции (выехав из Тулузы, где проходила конференция, мы решили посетить земли Каталонии) я не счел нужным сделать остановку в Разе, хотя мы проезжали рядом с ним. Желая добраться до Прада минуя автостраду, мы избрали проселочную дорогу, которая привела нас в верховье долины Од. По пути мы ненадолго остановились в Лиму, но вовсе не для того, чтобы насладиться местной достопримечательностью, белым игристым вином (говоря откровенно, этот напиток вызывает у меня тошноту). Мы спасались от жары — что нам вполне удалось, когда мы заняли места на терраске кафе, укрытого в тени платановой аллеи. То, что в моем представлении было связано с югом Франции, всегда обладало для меня, привыкшего к грубым гранитным берегам Атлантики, неизъяснимым шармом. Сидя на тенистой террасе в Лиму, в сердце незнакомой мне Окситании, бесконечно довольный тем, что я наконец-то попал в края, доселе бывшие для меня окраиной, я невольно погрузился в мечтания. Наконец, отдохнув от жары, мы вновь отправились в путь. Але, который мы пересекли, воскресил в памяти лишь древнее имя Сен-Сервана, предместья епископской резиденции Сен-Мало. Куиза более напоминала улицу, проложенную вдоль дороги в долине. Кийан мирно дремал в жаре майского дня. И мы, не желая тревожить спокойный сон городка, поехали дальше, к Перпиньяну, пообещав себе при первой же возможности свернуть с этого пути на горную дорогу, которая приведет нас в Прад.

Итак, мы ехали вблизи Разе без особых на то беспокойств. На горизонте, правда, виднелись руины какого-то из катарских замков, но меня это не волновало: я спешил добраться до Прада, неизвестной мне области, бывшей частью древней Каталонии, которую назвали Серданью. Путешествие это в большей степени было нужно Мон, нежели мне: она хотела навестить места, в которых прошла часть ее детства, а я лишь выразил желание посмотреть на них. В силу трагических обстоятельств Мон потеряла связь со своей семьей. В то время она не знала даже, где находился ее отец. За несколько лет до нашей поездки Мон оправилась в Пиренеи в надежде отыскать его, но ее длительный поиск не увенчался успехом. Воспоминания моей спутницы о семье были сильно размыты временем — мог ли Прад восстановить утраченное прошлое?

Чтобы узнать это, следовало до него добраться — поэтому мы усердно колесили по дорогам среди виноградников, желая достичь нашей цели. Прибыв в Прад, мы первым делом побывали на кладбище, на котором Мон думала отыскать могилы родственников. Однако там выяснилось, что ее бабушка еще жива. В тот день я в первый и последний раз увидел их вместе: Мон и ее бабушку, не видевшихся двадцать пять лет. Вскоре эта старая дама покинула наш мир. Мон встретилась также с дядей и тетей, передавшими ей вести об отце. А потом мы отправились бродить по улицам в поисках источника, чья чистая проточная вода омывала город, — как потом оказалось, источник этот находился в горах. Мы посетили удивительное аббатство Сен-Мишель-де-Кукса. Мон вспоминала тот день, когда она, еще девчонка, попала на концерт Пабло Казальса и удостоилась по его окончании великой чести: Казальс пожал ей руку. И вот мы вновь едем в горах, оставляя Прад за спиной и останавливаясь лишь в Тур де ла Кароль, где нас встречает безлюдная гостиница. Из окон нашей комнаты открывается вид на древнюю испанскую дорогу; все вокруг кажется обветшалым, словно по этому старому тракту в городок тихо вошло его прошлое. Наш досуг скрашивает маленькая собачка Мон с довольно забавным именем Веспасиан. Она уже стара и больна, но я очень ее люблю: она была верным спутником, разделявшим все наши горести и радости. И поныне в памяти моей среди воспоминаний о путешествии в Прад мелькает образ этой симпатичной черной таксы — должен признаться, я вспоминаю о ней, как о любимом друге. Из Тур де ла Кароль (дивное название!) мы наконец берем курс на запад, к Бретани. Вопрос о посещении Ренн-ле-Шато сам собой отпадает.