Владимир Мединский - Скелеты из шкафа русской истории

«Простая вода нездорова для англичан», — писал в XVI веке английский ученый Эндрю Бурд. Впрочем, не он один отметил эту удивительную непопулярность «простой воды».

В «Истории» Тэннера так описывается английский труженик времен Ричарда III: «Англичане пьют воду только в наказание за что-нибудь…» То есть «обычно» английский труженик воду не пьет, только алкоголь! И его легко понять! Не будем слишком придирчивы к бедным жителям старой Европы: зловонные города, скученность, грязь, отсутствие элементарных гигиенических бытовых привычек, потоки гниющих отбросов, летящих из окон прямо на улицу — все это создавало самую благодатную почву для распространения заразных болезней: оспы, холеры, бубонной чумы.

Воду кипятить было не принято. Стаканы, понимаете ли, тоже особо не стерилизовали. Поэтому алкоголь был, по сути, для городского населения Европы до XIX века ЕДИНСТВЕННОЙ дезинфекцией. Лучше медленно мучиться от посаженной печени, чем, выпив «простой воды», сразу загнуться от дизентерии или холеры.

А на Руси не было и не могло быть ничего подобного.

«Русь вступила в Средневековье трезвой», — утверждают специалисты, изучавшие этот вопрос. С этим согласны, в принципе, многие. Но дело в том, что Русь и вышла из Средневековья трезвой.

Появление крепкого алкоголя в России зафиксировано только в XV веке, и одарила им нас Европа. А употребляли его на Руси поначалу исключительно для приготовления травяных настоев, лекарств и компрессов.

Русские до XVI века пили в основном мед, пиво и, отчасти, привозное вино.

Мед являлся экспортным товаром, и на Руси к нему было особое отношение. Голландец Альберто Кампенезе, собиравший сведения о Московии из вторых рук, писал, что дупла для ульев выдалбливались как можно выше, чтобы их не разоряли «волки и медведи». Вероятно, так и было, хотя волк, лезущий на дерево за медом, — это сильно. От такого Винни-Пух точно сошел бы с ума.

Скажу сразу: нет никакой уверенности, что диалог состоялся именно между Горчаковым и Карамзиным. Передают его именно так, со старинным простонародным «с» на конце… Только собеседников называют очень разных. То дело происходит в Париже, и действительно давно живущий в этом городе Горчаков спрашивает у только что приехавшего Карамзина о том, что происходит на Родине. То такой же вопрос задает князь Барятинский князю Гагарину, и тоже в Париже. В другой версии этого исторического анекдота разговор происходит в Петербурге, а беседуют то ли граф Орлов с князем Куракиным, то ли князь Гагарин с графом Бобринским.

Короче, Бобчинский с Добчинским. В общем, все точно как с бессмертным афоризмом о «двух бедах России — дорогах и дураках». Фраза есть. Целая идеология, построенная на ней, — есть. Автора — нет.

Неизменно одно — многозначительное «воруют-с».

Указание на то, что ничего иного в России происходить и не может. Что у нас самое главное в русской жизни? Что «воруют-с». Все воруют-с. Везде воруют-с. Всё воруют-с.

Нормальнейшее повседневное явление.

Рассказами о стяжательстве, воровстве, хищениях из казны полным-полна русская классика. Она как сговорилась: если царедворец — то казнокрад. Если чиновник — то взяточник. Если купец — то жулик и вор.

Если принять эту позицию русской литературы всерьез, то получается: сакраментальное «воруют-с» — и вправду есть самое честное, фотографически точное определение сути русской жизни.

В этом не вина никого лично из великих русских писателей. Литература — зеркало жизни, точнее, зеркало представлений литераторов о жизни. Соответственно, литература лишь отразила некое народное убеждение в том, что Россия — очень вороватая страна. Насколько это убеждение свойственно «широким народным массам» — отдельный разговор, но образованный слой Российской империи, те несколько десятков — ну, сотен тысяч человек, для которых и творили Гоголь, Толстой, Островский, Некрасов, — они явно такое мнение разделяли. «Воруют-с» — мнение не только и не столько о каком-то отдельном слое народа или какой-то группе людей, это выраженное в одном кратком афоризме представление об особой вороватости народа в целом, об «особом» характере русского предпринимательства, воровстве, как неотъемлемой части русского государства и общественных отношений.

Ни один народ никогда, ни в какие времена не мог бы изначально относиться к самому себе как к вороватому и нечестному. Иначе он просто не мог бы совершить решительно ничего не то что великого, а даже самого обыденного повседневно-бытового.

Как практически во всех случаях, генезис и этого мифа восходит к описаниям иностранцев: путешественников XVI–XVII веков.

«…Они очень наклонны ко злу, легко лгут и воруют», — сообщал Барберини.

«Они отличаются лживым характером… Москвичи считаются хитрее и лживее всех остальных русских…», — уверенно пишет Герберштейн.

Штаден полагает, что купцы и деловые люди Московии «все время лгут, и очень легко обманывают», что им нельзя давать в долг — не вернут, а всякие оставшиеся на миг без присмотра ценности непременно будут разворованы.

О нравственных качествах русских есть и совершенно другие высказывания иностранцев. Но именно негативные оценки (по большей части малодоказательные и пристрастные) были любовно собраны, сочтены за истину в последней инстанции и легли в основу мифа о неискоренимой русской вороватости.

Почему? Есть люди, иногда непонятливые иностранцы, а иногда разобиженные на жизнь соотечественники, которые сказали о нашей стране и нашем народе некие обобщенные гадости. И есть другие люди, которые их с большим мазохистским удовольствием повторяют, постепенно превращая чужую злобную остроту или литературный анекдот в истину в последней инстанции.

Со временем мы даже научились не только жить с таким представлением о самих себе, но даже ловко выворачивать этот миф, превращая русскую склонность к криминалу чуть ли не в достоинство.

Возьмем хотя бы «Алтын-толобас», книгу господина Чхартишвили. Повествование в романе ведется в двух временных пластах: в XVII веке и в наши дни. В XVII веке в Россию приезжает завербованный иноземец, немец Фон Дорн. Не успел он пересечь границу, как на первом же постоялом дворе его обокрали. Фон Дорн находит один выход из положения: принимается продолжительно и пребольно дубасить вероятного преступника. И возвращает украденное! В XX веке отдаленный потомок Фон Дорна, британский подданный Фандорин опять приезжает в Россию.

И с ним происходит то же самое! Не успели колеса поезда застучать по русской территории, как его обокрали. Действия те же: насилие над предполагаемыми ворами, возвращение украденного. И далее — невероятное количество криминальных приключений.