Зураб Авалов - Присоединение Грузии к России

В конце 1801 г. все трое грузинских уполномоченных удостоились представления Государю Императору, «но отнюдь не на аудиенции и не в качестве посольском, ибо предмет их дипломатического звания давно уже миновал, а партикулярно, как дворяне при отъезде из столицы в свою землю», полагал тот же Государственный совет в заседании 9 декабря 1801 г. [189]

Вопрос был решен или, вернее, не перерешен: Грузия осталась присоединенной, как была присоединена императором Павлом. Только окончательно прекратилась неизвестность, в которой томилось население, и если не ясно еще было, что будет, то было видно, чего не будет.

Время от первого до второго манифеста представляет лишь заминку в осуществлении того, что постановлено было 18 января 1801 г.

Но в течение нескольких месяцев столько было волнений, ожиданий; крупинки истины так легко вырастали в фантастические лавины; сплетались без конца нити интриг, и уныние перед утратой привычного ощущалось многими; обстоятельства делали необходимым новое обнародование Высочайшей воли. Это и было исполнено достопамятным манифестом 12 сентября 1801 г., данным Александром в Москве накануне коронования, имевшего место 15 сентября.

Этот прекрасный памятник официального красноречия принадлежит перу кн. Платона Зубова.

Спустя семь месяцев, 12 апреля 1802 г. манифест этот обнародован в Тифлисе. Он прочитан в Сионском соборе, а затем приведены к присяге царевичи, католикос, наконец, сословия Карталинии и Кахетии дали клятву в верности новому порядку.

Договорное отношение, определявшееся началами трактата 1783 г., уступило место оккупации, которая сопровождалась упразднением царской власти, носительницы политического бытия Грузии, затем оккупация эта заменилась распространением русского государственного порядка на страну, т. е. инкорпорацией. Такова схема присоединения Грузии к России.

Так была решена судьба одного из древнейших престолов христианского мира и произнесен суровый приговор истории над последними, жалкими обломками некогда сильной монархии и народа, украсившего свою родину и многие места православного Востока забытыми теперь памятниками своего благочестия и христолюбия.

Но ни христолюбие, ни монастыри, ни несравненная воинственность не могли помочь этому народу выпутаться из чащи отсталости и бедствий, в которой он блуждал.

Для того чтобы дать этим странам самые первые условия гражданственности — сколько-нибудь обеспеченный порядок и замиренность, — требовались такие ресурсы, такие средства, которых туземная жизнь не имела.

Кто мог дать эти условия, тот приносил этим пользу не только стране, но и себе, так как лишь этим путем власть пускает корни в чуждую почву.

И если самые необходимые требования гражданской жизни осуществлены, то бледнеют и теряют важность шероховатости сближения Грузии с Империей. В шероховатостях этих никто не виновен; мы имеем здесь дело со стихийным различием государственных складов, которое рано или поздно должно было сказаться.

Наконец, раны эти давно закрылись под целительным бальзамом времени.

Прекрасная традиция «добровольного» присоединения Грузии вытекла не из фактов всецело, а из позднейших настроений и из общего смысла события. Традиция эта правильна в том смысле, что Грузия веками искала сближения с Россией и желала тесной политической связи с Империей. Но условия самого присоединения не вполне соответствуют этой традиции.

Совершенно праздно обсуждать в настоящее время, что бы было, если б русское правительство, вместо того чтобы присоединять Грузию, оставалось при протекторате и, отложив временно вопрос о более тесном единении, не мешало Давиду провозгласить себя царем, а, напротив, поддержало бы его, как наследника, утвержденного в этом достоинстве Императором. Точно также лишне гадать, что бы произошло, если бы, как одно время думали, тотчас после смерти Георгия были уведены русские войска из Грузии [190]и предоставлено было претендентам самим решить, как им угодно, вопрос о грузинском престолонаследии.

Мы не касаемся всех этих споров между царевичами, делений на партии, искания помощи извне и т. д. Основные черты этой пестрой картины тянутся через всю грузинскую историю за последние века; предприимчивые царевичи, стремящиеся добыть престол с помощью персиян или лезгин; эти дяди, оспаривающие корону у племянников, — все это старые, давно знакомые грузинам вещи; все это связано с тем уровнем общественности, на котором стояла Грузия; любая страна переживала в свое время эти распри. Но Грузия издавна искала таких условий, при которых можно бы было перейти к более высоким формам гражданственности. Так что те неурядицы, которые в глазах России делали присоединение Грузии политически необходимой мерой, те невзгоды, которые как бы служили оправданием русскому правительству, вынужденному для их устранения уничтожить самостоятельность Грузии, — эти неурядицы и невзгоды существовали искони, и они-то и побуждали Грузию в течение веков, искать русского подданства, как она его понимала.

Мы уже не раз говорили, что внешняя необеспеченность и внутренняя шаткость взаимно обусловливали друг друга.

Политическая обстановка Грузии 1800–1801 гг. не представляет чего-нибудь чрезвычайного, не виданного до того. Конечно, страна, особенно за последнюю четверть века, вынесла много испытаний и стала много слабее, но не это является новостью, а то, что теперь явилась с твердым намерением управиться в Грузии уже не Персия и не Турция, а Империя с европейски организованными военной силой и администрацией. Каждое из государств, желавших обосноваться в Грузии, применяло для достижения этой цели те средства — военные и административные, — какими оно располагало. Благодаря несовершенству этих средств у персиян никогда их власть в Грузии, даже после опустошительных походов лучших шахов, не могла быть прочной. Но Россия с ее знаменитой армией и с ее развитой при всей односторонности техникой управления, очевидно, применила к Грузии те приемы, к которым издавна привыкла обращаться у себя дома. Она не могла дать Грузии ни ханов, ни резидентов на английский лад, она прислала генерал-губернаторов, генералов и капитан-исправников.

Определять права Империи к подвластному народу [191]двусторонним соглашением — это нечто предполагающее либо слабость, либо очень высокую культуру. А тогда еще не возвысились даже до понимания необходимости определять отношение власти к подданным законом, а если и возвысились, то не умели и не желали осуществить этот принцип на деле.

Так что между тем, чего Грузия ожидала от России, тем способом соединения, который Грузия считала для себя необходимым, и тем, что Россия могла ей дать, тем, как она могла ответить на ее искания, не только не было предустановленной гармонии, а, напротив, было явное несоответствие.