Лев Никулин - Мертвая зыбь

- Нет, уж вы расскажите.

- Значит, осенью девятнадцатого года я, как вы знаете, cher ami*, жил у своего садовника, Ветошкина, в Зарайске. И вдруг пожаловал ко мне фон Рейнкуль, желтый кирасир, я его у Бобринских встречал. И начинает очень пышно, в духе Карамзина и Мещерского: "Мы переживаем исключительные дни генерал Деникин в Орле... Вы, подобно вашим предкам, должны быть готовы встретить хлебом-солью его превосходительство, а засим и будущего царя всея Руси..." Слушаю я этого господина и спрашиваю: "Это кого же именно?"

______________

* Дорогой друг (франц.).

- В самом деле, кого?

- "А это решит Земский собор... - отвечает мне фон Рейнкуль. - Ваши предки возводили на трон царя Михаила Федоровича". Я ему говорю: "Выбор нельзя сказать чтоб удачный. И вообще, говорю, мы этих Голштин-Готторпских, Романовых не чтили, мы Рюриковичи, бывшие удельные князья. Так что ваш генерал Деникин и "царь всея Руси" от меня хлеба-соли не дождутся".

- Ну, князь, вы всегда были либерал, - едва удерживаясь от смеха, сказал Потапов.

- Как же не либерал, во втором классе по железной дороге ездил, экстренных поездов, как мой кузен светлейший князь Петр Григорьевич, не заказывал.

- А все-таки как же вас в тюрьму?.. Хотя время-то какое было.

- Вот именно. Ну этот фон Рейнкуль, когда я ему все высказал, заскрипел зубами и буркнул: "Мы это вам припомним", - и с тем ушел. А я думаю, кого они еще найдут из этих Голштин-Готторпских, Николая Николаевича с его супругой-черногоркой, так это не лучше Николая Александровича с его гессенской немкой. Я близко знал сестру ее, Елизавету Федоровну, бывал у нее в Mapфомарьинской обители. Она и Джунковский все меня в православии наставляли. Нет! - И старик взмахнул руками. - Скажите мне, с чего этих немочек на православие потянуло? А вот с чего: у лютеран - кирка, стены голые, пастор что-то бубнит, а у нас - синодальный хор, музыка Бортнянского, золотые ризы, что ни говорите, лучше, чем кирка... Мы-то с вами знаем, что наши попики не прочь наливочки хлебнуть и молоденьких прихожанок пощупать...

- Ну, князь, вы форменный безбожник!

- Это я теперь стал, а двадцать лет назад меня Толстой Лев Николаевич совсем было в свою веру обратил, я даже к духоборам в Америку ездил.

- Ну за что вас все-таки взяли?

- Не знаю. Может, за этот визит Рейнкуля. Его-то расстреляли, как вам известно. А у него, говорят, список нашли. Всех, кто уцелел из московского бомонда, он, оказывается, почтил своим визитом. Ну и я, наверно, был в том списке. Следователь мне говорит: "Куда ты лезешь, старик? Тебе в субботу сто лет!" И меня в Бутырки, нет, прежде в лагерь Ивановский, что в монастыре на Солянке. Застаю там весь Английский клуб - Олсуфьевы, Шереметевы, Шаховские... И все те же разговоры, разумеется, по-французски: у кого борзые лучше - у Болдырева или у Николая Николаевича - и у кого повар был лучше - француз Дешан или Федор Тихонович у Оболенских. А меню у нас у всех такое: мороженая картошка и ржавая селедка. Едим и ругаем большевиков. А старая княжна Вера, пока еще совсем не помешалась, говорит вполне разумно: "Mais c'est de la betise, mes amis*. Помните дюков, маркизов, виконтов, как их из замков Шамбор, Блуа прямо в Консьержери, а оттуда в тележке на гильотину". Ну все и приумолкли. А потом опять все о том же... Мне мой Ветошкин носил передачи, бабку раз принес из пшенной каши с клюквенным соком, прелесть! Только мне мало досталось, я одного анархиста кормил. Тщедушный какой-то, с махновским уклоном. Меня по древности лет от работ освободили, - впрочем, парашу выносил, заставили. Один бандит, веселый такой, говорит: "Парашу вынести не может, а еще князь... А мой дед в твой годы ни одну девку не пропускал..." Забавный.

______________

* Но это глупости, друзья мои (франц.).

Теперь уже Потапов и Якушев не могли удержаться от смеха.

- Нет, я вам скажу, - продолжал князь, - я вроде Пьера Безухова многому обучился. Валенки подшивать - вот это моя работа. Клеенкой обшил кожа дефицитная... Но главное - какие там дискуссии были: меньшевики с эсерами, анархисты и с теми и с другими, - вообще, насчет духовной пищи там обстояло хорошо. Меня в библиотекари выбрали, культурно-просветительная работа кипела. Концерт Шаляпина устроили для политзаключенных в Бутырках в двадцатом году. Какое наслажденье! Где, в какой тюрьме это услышишь?

- Если вас послушать, князь, то ведь это райское житье! - криво улыбнулся Якушев.

- Ну, не райское, далеко не рай. Ходит вокруг тебя какой-нибудь субъект, рассуждает о бессмертии души, а потом и нет его - "приговор приведен в исполнение". А другому, смотришь, заменили - дали десять лет, "красненькую через испуг" это называлось у бандитов... А вот к шпионам относились брезгливо... даже бандиты и спекулянты.

- И вы давно на свободе? - спросил Якушев.

- Вторая неделя пошла.

- Как же это произошло?

- Довольно просто. Вот Николай Михайлович знает...

- Не преувеличивайте.

- А мне прямо сказали: "Вы товарища Потапова знаете? Он сказал, что вы из толстовцев". Ну это, говорю, было. Я с толстовцами давно разошелся на почве непротивления злу. Непротивление? Этак всю Россию растащат по кускам. "А теперь, - спрашивает следователь, - какие у вас убеждения?"

- А в самом деле, какие?

- Такие, какие и были, отвечаю. "Бытие определяет сознание". Только прежде у меня между бытием и сознанием был разрыв, мешал титул, поместье. А теперь ничего нет, какое бытие, такое и сознание. "Вы, - спрашивает, - не у меньшевиков набрались этой философии? А то смотрите, как бы мы вас за меньшевизм не потянули". А потом вдруг говорит: "У вас дочь во Франции, в Ницце. Почему бы вам к ней не поехать?" Я, признаться, онемел. Потом думаю: а ведь они не шутят. И в самом деле, что мне на шее у Ветошкина сидеть?

- Значит, едете? - в изумлении спросил Якушев.

- Вот к генералу пришел посоветоваться. Он умница.

- Что же вас держит?

Князь долго молчал, потом поднял старческие, еще зоркие глаза и вздохнул:

- Россия. Я все еще живу в Зарайске. Утром, на рассвете, выхожу в садик. Морозец, снег скрипит, надо мной наше небо. С детства привычное, русское небо. Ну, допустим, там, в Ницце, око ярче, светлее... пальмы, море... Зять мой - француз, граф де ла Нуа. Метит в послы. И в доме, наверно, эти соотечественники, желтые кирасиры... И кончится все это чем? Склеп на горе, на кладбище под Ниццей. А все мои деды, прадеды, все спят в русской земле. И мне бы к ним, последнему русскому потомку удельных князей Тверских...

- Резонно, - сказал Потапов.

У Якушева запершило в горле, он хотел что-то сказать, но так и не смог. Пожал маленькую сухую руку князя, обнял Потапова и побежал по аллее, к выходу из парка.

- Что это с ним?

- Что-то происходит... Ну, так как же, князь?.. Простите, это я по старой памяти, как же, Сергей Валерьянович? Помните, я к вам ездил в Алексеевку, на уток? Это еще до вашего толстовства... - И они говорили бы еще долго, но тут за Потаповым прибежала сестра, настал обеденный час.