Лев Никулин - Мертвая зыбь

Потапов ответил, что польский штаб до сих пор не решил дело с "лесными концессиями", предназначенными для такой же цели. В принципе план надо одобрить, и этим займется "Трестхоз"*.

______________

* Никакого "Трестхоза" в действительности не было.

Беседа была не совсем деловая. Потапов вспоминал прошлое, свою близость ко двору, императрицу Александру Федоровну, - возможно, она была холодна к нему, потому что считала его близким ко двору Николая Николаевича.

У Шульгина тоже были воспоминания, связанные с императрицей:

- Я был представлен ее величеству вместе с другими членами Государственной думы, нас было тридцать. Церемониймейстер представил меня: "Депутат Шульгин от Волынской губернии". Она смотрела на меня с видом отчаяния, потом спросила: "Волынская губерния? Какая она?" Я был смущен и все же нашелся: "Скажу одним словом - мягкая". Она глядит не понимая. "Климат мягкий, наречье, природа холмистая, мягкая, характер людей мягкий". Затем, нарушая этикет, спросил: "Вы там не изволили быть?" Она ответила, как бы жалуясь: "Не была. А где я была? Я десять лет в Царском Селе, как в тюрьме". И вдруг замолчала. Я сказал: "Надеюсь, вы посетите эту губернию?" - "Непременно". И вот как бывает: член Государственной думы от этой "мягкой" губернии принял отречение царя, а первым восстал лейб-гвардии Волынский полк.

Шульгин мог многое рассказать о том, что предшествовало Февральской революции.

- Я как-то обедал у Юсуповых, Феликс Юсупов был женат на дочери великого князя Александра Михайловича. Был и великий князь Кирилл Владимирович, говорили о том, что династия накануне крушения, - это было еще до убийства Распутина. Кирилл молча кивал, но в глаза не смотрел, я обратил на это внимание.

Шульгин говорил Потапову и Якушеву, что он буквально потрясен всем, что увидел в России. Россия, ее организм не умерли, как они думают там, на Западе.

- Жизнь бьет ключом, и, больше скажу, ее буйный размах перегоняет Запад, в этом я убежден.

- Мы здесь варимся в этом котле; вам, как свежему человеку, виднее, согласился Потапов.

- И мы считаем, что этот подъем на пользу будущей России. Переворот только назревает... Все произойдет само собой, - разумеется, при нашем содействии. Центр внутри страны есть - это "Трест", - добавил Якушев.

- А силы извне? Они существуют... В Белграде, в русской церкви, стоят наши знамена. Их семьдесят, при них офицерский караул. День и ночь стоит караул в форме своих старых полков...

Потапов тоже видел эти знамена, но они будили в нем иные чувства, чем у Шульгина.

Шульгин вспоминал о своем расхождении с черносотенцами: когда еврея Бейлиса обвиняли в ритуальных убийствах, он, Шульгин, напечатал в своей газете "Киевлянин" статью, в которой обвинил прокурора и следственные органы в давлении на суд. За эту статью Шульгина приговорили к трем месяцам тюрьмы, хотя вскоре и помиловали. Находясь в эмиграции, он не мог мириться с кровожадными намерениями ультраправых, мечтавших о погромах и кровавых расправах в случае переворота.

Главное, что волновало сейчас Шульгина, была судьба его сына, пропавшего без вести. Были сведения, что он будто бы находится в больнице для душевнобольных в Виннице.

- Я могу сам поехать в Винницу, скажем, под видом скрипача из ресторанного оркестра.

- Ничего этого не нужно. Мы пошлем в Винницу своего человека. Вам следует только написать записку сыну, чтобы он доверился нашему человеку.

И Шульгин написал: "Дорогой Ляля! Я тебя ищу. Доверься представителю этого письма. Лиза жива, Димка тоже. Чтобы тебя узнать наверное, расскажи что-нибудь предъявителю письма из Свальнокотских сказок. Храни тебя Господь. Твой Биб".

Записку отдал Якушеву.

Затем Шульгин выразил желание поехать в Ленинград.

- Опасно.

- Уж если в Киеве, где меня каждая собака знала и никто не узнал, то в Питере наверняка не узнают.

Тут произошел инцидент, несколько взволновавший Шульгина: кто-то стукнул два раза в окно. Якушев вышел и вернулся с неизвестным человеком, который передал пакет и, сказав по-польски: "Довидзеня*, пан", ушел. О нем сообщили Шульгину: "Связной из польского посольства. Принес пакет из Варшавы, направленный с диппочтой". Это была инсценировка, чтобы убедить Шульгина в солидности "Треста".

______________

* До свидания.

Шульгин заговорил о Польше, о лимитрофах: "После переворота их придется терпеть в течение нескольких лет". Потом о Климовиче как мастере конспирации, которого незаслуженно оттерли Кутепов и кутеповцы. "Они и Врангеля не допускают к "Тресту", видимо из ревности".

Якушев заметил, что "Трест" находит политику Врангеля неправильной. "Трест" считает себя подвластным Николаю Николаевичу, но не докладывает ему, как ведет дело, а ставит перед фактом.

- Мы боимся двора его высочества, все разболтают, старые болтуны. И у Врангеля есть советчики, настраивающие его не в пользу "Треста".

- Да, Врангеля убеждают в том, что "Трест" не чист, иначе бы он давно провалился. И это меня возмущает, особенно после того, что я видел здесь, сказал Шульгин.

И тут Якушев впервые заговорил о книге, в которой автор "Дней" и "Двадцатого года" мог бы описать свою поездку в Россию.

Еще в то время, когда донесения Дорожинского, а затем письма Шульгина были получены в Москве, у Дзержинского и его товарищей по работе появилась мысль, что впечатления Шульгина, его размышления о том, что он увидел в Советской стране через пять лет после 1920 года, могли бы открыть глаза многим эмигрантам, и не только эмигрантам, на те перемены, которые произошли в России.

Репутация Шульгина как монархиста была общеизвестна, и, если бы он добросовестно описал все, что видел в СССР, это бы имело значение, повлияло бы на людей, не знающих правды о родине.

Деятели "Треста" получили задание: подсказать Шульгину мысль о создании книги, отражающей его пребывание в Киеве, Москве и Ленинграде, тщательно скрывая способ, каким он очутился в Советской России, и людей, которые ему помогли. Об этом и сказал Якушев при свидании с Шульгиным 16 января 1926 года.

В октябре 1927 года в послесловии к книге "Три столицы" ее автор писал: "Я никогда бы не решился ее издать, я слишком боялся повредить "Тресту". Мысль эту подал мне Федоров (Якушев): "Я надеюсь, что по вашем благополучном возвращении мы прочтем еще одно талантливое произведение автора "Дней" и "Двадцатого года" (повторялось несколько раз). Очень важно, чтобы эмиграция знала, что Россия жива и не собирается помирать". И я "клюнул" на эту мысль..."

Можно представить себе ту суету, которая поднялась в эмиграции после благополучного возвращения Шульгина из Советского Союза.

В Ленинграде ему понравился спектакль "Заговор императрицы". Между прочим, Шульгин отметил, что артист, игравший Распутина, не передал "той таинственной силы, которая должна же быть в этом человеке, раз он мог завладеть императорской четой".