Борис Акунин - Любовь к истории (сетевая версия) ч.7

_finik

Люди и вправду воспринимают как чудо. Благодаря интернету, фото и видео в блогах — очевиден масштаб помощи.

А вот власть от такого подарка, кажется, не в восторге.

Оппозицию, вкалывающую на смотровой — назвали в новостях подвигом и неусыпной заботой власти;

по поводу свободного волонтерства в Думе уже кропается закон о запрете и подгонке в рамки и пр..

radistradist

бываю в Питере регулярно. полюбил его сильнее Москвы. Брожу по улочкам. Выпиваю коньячек в дешовых едальнях. Кормлю птичек. Забрел на Ваське на самую узкую улочку Питера — улицу Репина. А потом прочел что она служила в блокаду моргом — и трупы складировали на высоту нескольких этажей зданий. Потом кремировали, а пепел ссыпали в пруды, в том числе в Таврическом саду. Еще запомнился рассказ Александра Городницкого, как мама его не выпускала дальше подъезда гулять, потому что разразился канибализм и маленьких детей похищали.

tanya_kupchino

Тогда Вы наверняка знаете и жуткую историю Парка Победы, что на Московском проспекте.

radistradist

Православный поминальный крест и памятная доска

Установлены 22 июня 1996 года по инициативе Санкт-Петербургского Общественного Фонда защиты Московского Парка Победы. Памятная надпись на доске гласит:

Здесь были печи завода-крематория; прах сотен тысяч воинов и жителей блокадного Ленинграда покоится в прудах, газонах, под Вашими ногами; Вечная им память!

tanya_kupchino

Помню не могла понять, почему у бабушки портилось настроение, когда я с подружками уходила гулять в этот парк. Вечно говорила: "Не ходили бы вы туда, девчонки". А мы там и на лодках катались, и купались в прудах, а зимой-на коньках. Это теперь я знаю, что на месте парка был крупнейший в Европе крематорий. Около 600 тысяч человек было кремировано. Нынешние пруды-это бывшие карьеры, куда сбрасывался прах.

Бабушки часто рассказывали о героическом или смешном в блокаду, а об ужасах старались не говорить.

Кстати на территории этого Парка Победы был небольшой родильный дом N9. Я там как раз и родилась.

11 марта, 9:50

Меня просят об интервью каждый божий день (не преувеличиваю — иногда не один раз). В девятнадцати случаях из двадцати я отказываю. Во-первых, жалко времени. Во-вторых, у меня нет такого количества свежей информации и свежих мыслей. В-третьих, спрашивают обычно всё то же самое. Скучно.

Интервьюер, на вопросы которого интересно отвечать — редкость. Я знаю таких на всю страну только троих. Ну может быть, четверых.

Один из них — Денис Корсаков из «Комсомольской правды». Полгода назад я уже публиковал здесь, в блоге, его интервью со мной о проекте «Авторы».

Вот опять.

— В «Аристономии» есть очень симпатичный эпизод, где герою-интеллигенту кажется, что он неловким вопросом оскорбил своего собеседника «из простых» — и он мысленно пускается в рассуждения, как же трудно интеллигентам общаться с «простыми». Это вообще очень часто возникающая у вас тема. Почему? Вы можете вспомнить какой-то особенно запомнившийся случай своего собственного взаимодействия с «простыми»?

Да я вырос на этом фоне. В детстве наблюдал, как мать мучительно договаривается с жэковским сантехником или стесняется торговаться с тетками на рынке. Интеллигентская склонность к рефлексии, когда она зашкаливает, становится ужасно комичной. «Как бы не заговорить с малообразованным человеком так, чтобы он, упаси боже, не подумал, будто я к нему отношусь свысока из-за того, что он не читал раннего Пастернака?» Я думаю, это рудименты интеллигентских комплексов 19 столетия. Но тогда для этого чувства вины имелись объективные причины: порядочному человеку было стыдно, что он живет сыто и чисто, когда «народ страдает». А советской-то училке, какой была моя мать, с чего было смущаться алкаша, который заколачивал вдвое или втрое больше? Мистическая вещь.

— Один критик написал, что «Аристономия» — своего рода продолжение игры в «Жанры»: на этот раз вы сочинили «Роман идей». Вы можете с ним согласиться?

Если он этот роман так воспринимает, то так оно и есть. Для него. Для меня — нет.

— Я спрашиваю об этом еще и потому, что «Аристономия» оставляет ощущение некоторой незаконченности: там в финале прямо просятся слова «Продолжение следует», как в «Жанрах». Вы оставляете героя в начале его пути (очень насыщенного, впрочем, печальными событиями) — и ничего не рассказываете про дальнейшую судьбу. А там же можно еще три тома написать, да и трактат про аристономию не кажется завершенным. Есть шанс, что мы прочтем о его жизни в 30-е, например, годы?

У меня в голове сложилась целая сага про последний век российской истории, пропущенной через фотоальбом одной московской семьи. И роман про Антона Клобукова — только первая часть. Но я не пишу этого на обложке, потому что не знаю, получится ли продолжить. Пока ощущается некоторая опустошенность. Надо подождать. Может быть, только шестью фотографиями из семейного альбома всё и ограничится.

— Если честно, мне кажется, что метания Антона в «Аристономии» временами превращают роман в сатиру на российскую интеллигенцию — примерно такую же, как сорокинская «Тридцатая любовь Марины». Ищет человек правду — а в результате носится между противоборствующими силами, и в итоге часто выглядит несчастным и комичным. Нет?

Интеллигентам свойственно искать не правду, а самого себя. И смешными эти метания мне не кажутся. Потому что ничего более значительного, чем поиск себя и своего пути, на свете, по-моему, не бывает. Рохлей мой герой мне тоже не кажется. Он в романе совершает некоторые поступки, на которые у меня, может быть, недостало бы мужества. А впрочем, это тоже был один из вопросов, которые я перед собой ставил, когда писал книгу.

— Вы сам — аристоном? Ну то есть вы описываете некий идеал человека — но насколько вы сами к нему близки?

Не очень. Но хотел бы стать. Работаю над этим.

— Вы считаете «Аристономию» своим первым «серьезным романом». Что для вас эталон «серьезного романа» — «Доктор Живаго», «Тихий Дон», «Война и мир», «В поисках утраченного времени», «Великий Гэтсби»? И кстати, почему, например, тогда выходит, что роман «Времена года» (который тоже про жизнь и трагическую судьбу) был «несерьезной» книгой?

«Серьезный роман» для меня — это роман, написанный не для развлечения и не ради гонорара. Это роман, который пишется не для публики, а для того, чтобы самому себе ответить на какие-то важные вопросы. То есть я имею в виду серьезность авторского намерения, а не читательского восприятия. Кто-то, может, уверен, что написал очень серьезный роман, а читатели прочитали и животики надорвали. А кто-то захотел вырваться на финансовую свободу из преподавательской лямки и написал «Лолиту». Мне кажется, что из перечисленного ряда четыре романа замышлялись как серьезные. А вот насчет Скотта Фицджеральда не уверен. Этот писатель был слишком заворожен деньгами и славой, он всё время хотел написать бестселлер.