Борис Бродский - Вслед за героями книг

Один из бульваров – Тверской – находился против Страстного монастыря. Сначала вдоль аллей росли берёзки, но в 1812 году часть из них сгорела, а другая была вырублена французами.

После пожара Москвы Тверской бульвар был засажен молодыми липами. Он стал любимым местом прогулок дворянской молодёжи. Посреди бульвара стоял деревянный павильон причудливой архитектуры – «Арбатская кондитерская», а у входа зиму и лето висела надпись: «По траве не ходить, собак не водить, цветов не рвать». Впрочем, цветов здесь годами не сажали, траву вытаптывали, а бездомные собаки свободно разгуливали по Тверскому бульвару.

К Харитоньевскому переулку Татьяна ехала к тётке в Харитоньевский переулок. От Тверского бульвара к Харитоньевскому переулку, что находился близ Московского почтамта, современный москвич поехал бы по бульварному кольцу. Но Татьяна, вероятно, ехала иным путём.

В те времена от почтамта, который и поныне стоит на прежнем месте, каждый день в Петербург отходила многоместная карета – «мальпост».

К Тверской заставе мальпост направлялся через центр города. Это был кружной путь, но, по-видимому, более удобный. Бульварное кольцо изобиловало крутыми спусками и грязными рыночными площадями.

Можно думать, что и возок Татьяны мчался по той же дороге, по которой ездил тряский мальпост.

«Ныне в присмиревшей Москве, – писал Пушкин, – огромные боярские дома стоят печально между широким двором, заросшим травою, и садом, запущенным и одичалым. Под вызолоченным гербом торчит вывеска портного, который платит хозяину 30 рублей в месяц за квартиру; великолепный бельэтаж нанят мадамой для пансиона – и то слава богу. На всех воротах прибито объявление, что «дом продаётся и отдаётся внаймы, и никто его не покупает и не нанимает». В другом месте Пушкин пишет: «купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством».

Во времена Онегина крепостное хозяйство приходило в упадок, и оскудевшие потомки некогда звонких фамилий начали распродавать собственные усадьбы и перебираться в жилища более скромные.

Новые обитатели украсили дворцы грубо намалёванными вывесками. На них красовались имена модных французских портных, парикмахеров, рестораторов.

Возок миновал Страстную площадь и оказался против большого дома с заколоченными окнами. В этом дворце три года назад москвичи прощались с женой декабриста княгиней Волконской. Пушкин находился в то время под надзором полиции, но опальный поэт не побоялся прийти к жене каторжника. Он даже отправил с нею знаменитое «Послание в Сибирь».

«Пушкин, наш великий поэт, тоже был здесь.. . Во время добровольного изгнания нас, жён, сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения»,- писала в последствии Мария Волконская.

Ещё два квартала, и возок поравнялся с новым дворцом. 'У него были столь яркие красные стены, что на их фоне белые колонны казались выточенными из огромных сахарных глыб. В этом дворце жил генерал-губернатор. Он самовластно вершил суд и расправу, распоряжался городской казной.

Москвич не мог сделать шагу, не оказавшись под неусыпным надзором жандармов и губернаторских чиновников. Они следили за тем, чтобы москвичи не читали вольнодумных книг, не отзывались дурно о начальстве или заведённых в России порядках. Дело доходило до того, что губернаторы запрещали студентам носить длинные волосы, предписывали мыться в бане лишь по субботам, приказывали штрафовать тех, кто ел блины в неустановленные дни.

Окна дворца генерал-губернатора выходили на чисто выметенную площадь. Размахивая мётлами, здесь по утрам трудилась странная команда: щеголеватый купчик с вьющейся бородкой, небритый молодой человек в шубе с пелериной, немолодой чиновник в засаленной шинели и рваных сапогах. Это пьяные гуляки, нарушители ночной тишины. Ночь они провели, как тогда говорили, «под шарами», а утром отбывали наказание.

Старая Москва была разделена на двадцать частей (как тогда именовали районы). В каждой части находилось казарменного типа здание с башней, на которой висели большие деревянные шары. «Частный дом» служил одновременно и полицейским участком и пожарным депо. Шарами подавали сигналы о пожаре. Цвет и расположение шаров означали размеры бедствия. Если пожар был очень велик, то давался сигнал «сбор всех частей». Тогда, блистая медными касками, скакали сломя голову все двадцать команд с лестницами, крюками, топорами, бочками, насосами. Московские пожарные ухитрялись вывести коней и запрячь весь громоздкий пожарный обоз за пять минут. Это требовало удивительной быстроты и слаженности.

Гордостью московских пожарных были холёные, лоснящиеся кони. Каждая пожарная команда имела лошадей особой масти: одна вороных, другая гнедых, третья буланых, четвёртая – серых в яблоках.

Мимо Татьяниного возка не могли мелькать аптеки с красным стеклянным шаром на окне. На весь огромный город было пять аптек, из них только одна на Тверской.

По старинным законам открыть новую аптеку могли только с согласия владельцев аптек, уже существующих в городе.

Пять московских аптекарей такого согласия, разумеется, давать не желали, и москвичам нередко приходилось из-за самого простого лекарства колесить через весь город.

Московские аптекари, как правило, начинали свою карьеру «мальчиками» при аптеке и учились читать и писать по аптечным этикеткам. Искусство составления лекарств они познавали между чисткой хозяйской обуви и вытиранием пыли с прилавков.

В отличие от аптек, пёстрые вывески магазинов моды действительно «мелькали» во множестве.

На Тверской находились магазины английских сукон, особенно ценимых богатыми щёголями, лавки мужских портных и ювелирные магазины, посещаемые больше всего мужчинами.

Излюбленные лавки московских модниц располагались невдалеке, на Кузнецком мосту. Здесь было дамское царство. Богатые бездельницы долгими часами примеряли затейливые шляпки, выбирали бантики и ленты или советовались с модистками о других принадлежностях многосложного туалета.

В магазинах того времени витрин ещё не было. Их заменяли размалёванные вывески, которые приказчики каждое утро выносили из магазина и ставили по сторонам дверей.