Александр Зиновьев - Русская судьба, исповедь отщепенца

Борьба, о которой я говорил, послужила основой и подготовкой хрущевского "переворота". Десталинизация страны началась еще до доклада Хрущева на XX съезде партии. Доклад Хрущева был итогом этой борьбы. Фактическая десталинизация страны произошла бы и без этого доклада и без решений XX съезда партии, произошла бы явочным порядком. Хрущев использовал фактически начавшуюся десталинизацию страны в интересах личной власти. Придя к власти, он, конечно, отчасти способствовал процессу десталинизации, а отчасти приложил усилия к тому, чтобы удержать его в определенных рамках. Ему не удалось до конца довести ни то ни другое, что потом послужило одной из причин его падения. Десталинизация страны была сложным историческим процессом. И нелепо приписывать ее усилиям и воле одного человека с интеллектом среднего партийного чиновника и с повадками клоуна. И тем более нелепо сравнивать роль Хрущева с ролью Горбачева. Хрущевский и горбачевский периоды имели противоположную социальную направленность. Хрущев осуществлял десталинизацию страны, приведшую к брежневизму. Горбачев осуществляет дебрежневизацию страны, ведущую к новой форме волюнтаризма сталинского типа.

Но Громаков оказался не прав в отношении моего личного участия в этой борьбе. Я оказался человеком беспартийным по натуре, абсолютно непригодным к внутрипартийной борьбе. И в моих услугах и поддержке, как выяснилось, никто не нуждался. Но я не жалею о том, что вступил в партию. Это открыло мне возможность лучше наблюдать жизнь советского общества, ибо наиболее активная социальная жизнь в этом обществе протекает именно в партийных организациях. Благодаря пребыванию в партии я смог лучше разобраться в том, как устроена и как функционирует специфически коммунистическая система власти и управления. Я говорю так, глядя назад с точки зрения того, что мне удалось сделать много лет спустя. А тогда, в пятидесятые годы, я рассматривал вступление в партию как ошибку. Впрочем, я скоро к этому привык и рассматривал свое пребывание в партии как чистую формальность. На мою научную карьеру это не оказало существенного влияния.

Я был не единственным антисталинистом, вступившим в партию после смерти Сталина. После смерти Ленина масса людей вступала в партию с намерением продолжать дело Ленина. Это был "ленинский призыв" в партию. Люди, вступившие в партию в "ленинский призыв", стали затем опорой сталинизма. После смерти Сталина масса людей вступила в партию с сознательным намерением бороться против сталинизма. Трудно сказать, в какой мере они способствовали десталинизации страны.

Летом 1953 года я проходил очередные военные сборы. На этот раз они продолжались целых три месяца. В середине сборов вдруг отобрали летчиков, которые были кандидатами или членами партии, и на военном транспортном самолете доставили на военный аэродром под Москвой. Формально мы должны были летать в отряде самолетов, которые должны были образовать в небе слова "Слава КПСС!" во время предстоявшего воздушного парада. Я должен был летать в букве "П" в слове "КПСС". Но потом выяснилось, что это был лишь предлог сосредоточить вокруг Москвы надежных военнослужащих, которых можно было бы использовать против попытки захвата власти Берией. Последний начал стягивать к Москве подчиненные ему войска МВД. В это время мой брат Алексей служил в Кантемировской (или в Таманской, точно сейчас не помню, в какой из них именно) дивизии, располагавшейся в восьмидесяти километрах от Москвы. Их дивизию подняли ночью по тревоге и ввели в Москву. Они окружили все здания МВД, включая Лубянку. Все это было сделано быстро, так что москвичи почти ничего не заметили.

О событиях в высшем руководстве ходили всякие слухи, в частности - будто Молотов или Жуков лично застрелили Берию в Кремле. Мы не верили в их надежность и были в общем и целом равнодушны к ним. Это были верхушечные, "генеральские" дела. А у нас были другие интересы, другая жизнь, другая ориентация сознания. Солдаты не знают забот генералов.

В наших идеологических и философских кругах характер происходившей борьбы обнаружился особенно отчетливо. Тут были сосредоточены самые чудовищные монстры сталинского периода. После смерти Сталина далеко не сразу потерял свое положение в ЦК КПСС махровый сталинец Г.Ф. Александров (где-то после 1956 года). Понизился академик М.Б. Митин. Но он остался академиком, занимал больше десяти различных постов и везде получал деньги. На посту редактора журнала "Вопросы философии" остался М. Каммари, автор огромного труда о роли Сталина в истории. Теперь он срочно переписывал свой холуйский труд в новом духе. И уже через год он вышел в свет с названием "Роль народных масс в истории". Я по этому поводу написал для стенгазеты стихотворение, в котором были слова от имени Каммари: "Я воспевать теперь намерен роль личности... тьфу, извиняюсь, масс". И за это я жестоко поплатился. После Каммари редактором журнала стал Митин. Кстати сказать, он был лучшим редактором журнала, чем сменившие его "либералы". Продвинулись по служебной лестнице сталинисты П.Н. Федосеев и Ф.В. Константинов. Они по очереди были директорами института и академиками-секретарями Отделения АН СССР, стали полными академиками. Федосеев стал вице-президентом Академии наук. Оба они занимали одновременно множество руководящих постов. Короче говоря, все крупнейшие фигуры в идеологии сталинского периода сохранили в своих руках руководство идеологией. Десталинизация идеологии происходила под их руководством. Один из самых гнусных сталинистов М.А. Суслов стал главой советской идеологии и со временем одной из главных и зловещих фигур в советском руководстве.

Но эти зубры идеологии были где-то наверху. Нам приходилось иметь дело со сталинскими монстрами рангом поменьше. В Институте философии этих монстров возглавляла Е.Д. Модржинская, бывшая начальником личной канцелярии Берии и полковником "органов". Она была необычайно энергичной и фанатичной коммунисткой. Во всяком случае, она претендовала на такую роль. Личность она была в высшей степени колоритная. В моей книге "Желтый дом" она послужила прототипом для "Суки Тваржинской".

Весной 1954 года я сдал свою диссертацию на обсуждение на "малом" ученом совете. Обсуждение превратилось в настоящее сражение, длившееся более шести часов. Профессора обвиняли меня во всех возможных отступлениях от марксизма-ленинизма. Студенты и аспиранты моей группы громили их и высмеивали их невежество. На обсуждение пришло много людей с других факультетов и даже извне университета - слух о необычной диссертации распространился по Москве. Пришел, в частности, молодой кинорежиссер Г. Чухрай с группой своих артистов. Потом мы стали друзьями. С Чухраем меня познакомил мой друг Карл Кантор, о котором я уже упоминал.