Мамед Ордубади - Тавриз туманный

- Я никак не предполагал, что вы придаете такое значение нашей совместной поездке, - начал я, желая вызвать ее на более откровенный разговор. - Во всяком случае я постараюсь сделать все зависящее от меня, чтобы путешествие наше прошло благополучно. Мне хотелось только подчеркнуть, что в отношении вас я не сделал ничего особенного. Ваше одиночество, - ваша молодость, беспомощность, а главное, то обстоятельство, что из далекой страны вы едете в край, где происходит революция, требуют от каждого сознательного человека предупредительности и внимания к вам.

Девушка шла молча, держа меня под руку. Она снова заговорила об оказанной мной ей услуге и добавила:

- Я чувствую, что вы какое-то особенное и очень важное лицо, но не могу еще точно определить это. Вас все уважают, но это не то уважение, которое оказывается обычно купцу. Признаюсь откровенно, вы произвели на меня настолько глубокое впечатление, что я не могу овладеть собой и ограничить свое чувство определенными рамками, придать ему определенную форму. Кто знает, возможно, тут некоторую роль играет и то, что я женщина.

Мисс Ганна в смущении умолкла. Я почувствовал, легкий трепет ее руки, покоившейся на моей, и ее волнение передалось мне.

Весь остальной путь до дома Гаджиева она прошла в молчании и ни разу не взглянула на меня.

Войдя в комнату, мы застали среди собравшихся несколько незнакомых. После выяснилось, что это паломники, направляющиеся из Ирана в Мекку. Хозяин дома, Гаджиев, представил нас им.

Знакомясь с Искендер-ханом и Мохаммед-ханом Мучтеид-заде, мисс Ганна подала им руку, когда же очередь дошла до мучтеида Насириль-Ислама, она не то заколебалась, не то смутилась.

- Подойдите, ханум, - обратился к ней Насириль-Ислам. - Не стесняйтесь меня. Хоть я и духовное лицо, но не принадлежу к числу косных приверженцев старины.

Насириль-Ислам протянул девушке руку. Мисс Ганна пожала ее и, отойдя, уселась между мной и Алекбером.

- Вероятно, ханум - супруга этого господина, - сказал Насириль-Ислам, указывая Мохаммед-Гусейну на меня и мисс Ганну.

- Нет, - пояснил тот. - Это путешественница. Они познакомились в дороге и едут в Тавриз.

- Очень хорошо, очень хорошо. Она обходительная, скромная барышня и прекрасно воспитана, - похвалил Насириль-Ислам и принялся курить кальян.

- Не верьте его словам! - сказал я шепотом мисс Ганне. - Хоть он и говорит, что он не из косных приверженцев старины, но, как бы там ни было, он - молла, человек духовного звания, следовательно, сторонник старины.

- О, в этом я не сомневалась! - громко сказала она, улыбнувшись.

Услыхав безукоризненную фарсидскую речь девушки, мучтеид вынул изо рта трубку.

- Браво, барышня, браво! - восторженно проговорил он.

Завязалась оживленная беседа на фарсидском языке.

Я понял, что мисс Ганна искала случая заговорить с мучтеидом, и этот случай предоставил ей сам Насириль-Ислам.

- Сначала я было подумал, - сказал он, - что ханум - супруга молодого человека, но наш уважаемый хозяин разъяснил, что вы путешественница.

Все с интересом ожидали ответа мисс Ганны. Девушка улыбнулась.

- А почему вы решили, что я супруга этого господина? - спросила она, взглянув на мучтеида. Тот замялся, не зная, что сказать.

- Хотя бы потому, что вы оба красивы, молоды и как нельзя лучше подходите друг к другу. Особенно прелестны вы, ханум. Вы хорошая и прекрасно воспитанная девушка.

- Но все-таки, из чего вы заключили, что я и хорошая и прекрасно воспитанная? - настаивала девушка.

Придвинув кальян и раза два глубоко затянувшись, мучтеид сказал:

- Ваше лицо открыто. И красота, и характер ваш написаны на нём.

Не успел мучтеид произнести последние слова, как девушка, перейдя в наступление, решительно поставила один из коренных вопросов общественной жизни Востока.

- А раз легче определить, - сказала она с молодым задором, - и душевные, и физические достоинства женщины, когда она открыта, почему вы, господин Мучтеид, не разрешаете им ходить с открытыми лицами?

Насириль-Ислам усиленно заморгал глазами, он был в большом затруднении. Воцарилось неловкое молчание.

- Если господин мучтеид разрешит, - прервал я молчание, - я отвечу на вопрос ханум.

- Прошу вас, сын мой, - сказал мучтеид. - Прошу, прошу!

- Я не имею чести знать мнения господина Насириль-Ислама по данному вопросу, - начал я, - но могу сказать одно, что в Иране наряду с вопросом о раскрепощении женщины необходимо выдвинуть и вопрос о поднятии на должную высоту культурного уровня мужчины.

Мои слова словно развязали язык мучтеиду.

- Спасибо, сын мой, браво, мое дитя. Ваши слова прекрасны. Наши мужчины более некультурны, чем женщины.

Ужин был сервирован по иранскому обычаю. Насириль-Ислам и его собратья с улыбкой посматривали на суфру. Быстро поняв причину этих улыбок, хозяин дома заметил:

- Из уважения к господам паломникам я не решился подать напитки.

- Я же с самого начала заявил, что не принадлежу к косному и отсталому духовенству, - усмехнулся Насириль-Ислам. - Что касается господина Мучтеид-заде, я должен заметить, что этот господин сам держит у себя винный погребок. По-моему, и Искендер-хан не свободен от подражания ему. Наше паломничество в Мекку также не является препятствием. Святой владыка Мекки настолько велик и милостив, что не станет обращать внимания на такие мелочи и не зачтет нам эти легкие прегрешения.

Все общество рассмеялось. По знаку Мохаммед-Гусейна подали напитки. Насириль-Ислам пил только коньяк. Предварительно он снял чалму и отложил ее в сторону. На его бритой голове оставалась только легкая белая тюбетейка.

- Снимать за едой головной убор - долг каждого культурного человека. Я приветствую этот европейский обычай, - проговорил он при этом.

Я понимал, что поведение мучтеида имеет совершенно иной смысл. Он считал, что, сидя в чалме за суфрой, где подаются напитки, он косвенно оскверняет, оскорбляет эту чалму, - символ святости. Не желая дать нам это понять, он старался замаскировать свой поступок ссылкой на европейский обычай.

Спутники мучтеида последовали его примеру. По распространенному в Иране обычаю, их головы были выбриты от середины лба до самого затылка.

Во время ужина мучтеид старался занимать американку, затрагивая самые разнообразные темы, причем его беседа с красивой молодой девушкой не носила чувственного и похотливого характера; он говорил с ней, как вполне культурный и интеллигентный человек.

Зато Искендер-хан и Мучтеид-заде чересчур пристально и упорно разглядывали девушку, словно собираясь пересчитать золотистые завитки волос, обрамлявших ее изящную головку.

После ужина Насириль-Ислам потребовал кальян, а мы с Мучтеид-заде встали походить по залу.