Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Помимо Английского клуба московские дворяне могли членствовать в Дворянском клубе, занимавшем часть помещений Благородного собрания. Здесь главным занятием тоже была игра в карты и имелся ресторан с обедами по 3 рубля 50 копеек, но давались и так называемые семейные вечера, то есть настоящие балы, отличавшиеся непринужденной и веселой атмосферой и потому любимые молодежью. Основными посетителями этого клуба были чиновники, а дворянская «мелочь» из числа небогатых и нечиновных вступала также в возникшие в начале девятнадцатого века Купеческий и Немецкий клубы.

Из них Немецкий, или «Шустер-клуб» («сапожничий»), как его высокомерно называли в аристократических кругах, был основан в 1819 году живущими в Москве иностранцами, преимущественно ремесленниками. Находился он первоначально в одном здании с Благородным собранием, а позднее в доме на Пушечной улице. С 1830 года посещать Немецкий клуб получили право и русские. Он был популярен у юных чиновников, учителей, приказчиков, актеров из некрупных, модисток, продавщиц и девиц неопределенных профессий. Особенно славились здешние маскарады, собиравшие столько народа, что приходилось арендовать залы в Благородном собрании. Здесь случалось до 9 тысяч посетителей, а ужинать приходилось в четыре смены, причем каждый раз накрывали на тысячу человек.

В Немецкий клуб обожали заглядывать великосветские «шалуны», которые приезжали специально, чтобы устроить какую-нибудь «фарсу» и поскандалить. Приехав развеселой и уже порядочно подогретой компанией, «шалуны» намеренно начинали приглашать на танец дам побезобразнее: кривых, сутулых, необъятных толстух, сухопарых дылд и коротеньких резвушек и, кривляясь, плясали с ними кадриль, проделывая немыслимые антраша и иногда специально роняя какую-нибудь из партнерш на пол. По-немецки обстоятельные и флегматичные клубные старшины, сразу догадавшись, к чему идет дело, дожидались лишь момента, когда кривляния примут совсем уж карикатурную форму, и, остановив музыку, требовали от хулиганов удалиться. Те принимались громко возражать, после чего их брали под руки и, упирающихся, выводили, а иногда и выносили из зала. Оркестр при этом играл туш.

У Немецкого клуба имелась загородная дача в Петровском парке, в бывшем здании «воксала», которая начинала функционировать в июне. Здесь устраивали летние «сельские» балы, бывали представления фокусников и других артистов, пели цыгане.

На протяжении всего девятнадцатого века мода на клубы шла в Москве по нарастающей, так что в итоге к 1890-м годам свой клуб имели и велосипедисты, и железнодорожники, и лыжники, и служащие в кредитных учреждениях, а у дам их было даже два… Как правило, в клубах ужинали и допоздна играли, но устраивались здесь и любительские спектакли, и ученые диспуты, и литературные вечера, и концерты заезжих знаменитостей.

В числе более простонародных общегородских увлечений девятнадцатого века следует в первую очередь отметить всеобщую, всемосковскую страсть к птицам — певчим и голубям. К нынешним домашним любимцам, тиранам и кумирам, то есть собакам и кошкам, москвичи прошлого были в массе своей довольно равнодушны. Собака (порой и не одна) сидела в каждом дворе в конуре и охраняла дом — или жила на псарне, дожидаясь барской охоты. Дружили с собаками преимущественно дети (а с собачками — старые барыни). Кошки и коты были постоянной принадлежностью всякой лавки, амбара и кухни и исполняли свою работу — боролись с грызунами. Хотя и сидельцы, и кухарки обычно относились к своим кошкам с нежностью и устраивали между собой негласные соревнования на самого крупного и холеного кота, но все же особенно их не баловали и с легким сердцем оставляли на ночь в холодной лавке или неуютной кладовке. Были, конечно, среди москвичей, а особенно москвичек, собако- и кошколюбцы, подбиравшие даже на улицах хвостатых беспризорников и нежно их пестовавшие, но большинство горожан смотрели на эту блажь без сочувствия и с насмешкой. Н. А. Бычкова, служившая домашней швеей в доме купцов Евдокимовых, вспоминала о некой Ольге Ивановне, посещавшей ее хозяйку Марью Дмитриевну: «Собак, кошек у ней ужасть водилось. Всех бездомных подбирала. Вонища в квартире — я чуть не задохнулась (посылали меня раз к ней). К нам, бывало, придет, сидит за обедом и так это тихонечко, чтоб никто не видал, суп ли, жаркое ли, в ридикюльчик потихоньку прячет (так уж всегда с ридикюльчиком ходила). Своим кошкам, значит. Потешалась над ней Марья Дмитровна: „А ну-ка, — говорит, — Ольга Ивановна, открой ридикюльчик-то, покажи, что у тебя там есть“. А та красная сидит, смущенная, несвязное бормочет. Пошутит, посмеется Марья Дмитровна, и с всего-то ей велит из кухни с собой надавать» [460] Бычкова Н. А. Как жили ваши бабушки и прабабушки //Лица. Биографический альманах. Вып. 8. СПб., 2001. С. 423. .

Иное дело — птицы. Птичка — тварь Божия, она и места мало занимает, и ест немного, и пачкает лишь чуть-чуть, и никакой-то от этой птички пользы, одна только красота и душевное утешение. «Птичка, то есть средственная, по карману и бедному человеку, и на содержание себе требует она сущие пустяки: горсточку корму да капелька водицы — вот и весь ее паек А уход за ней небольшой: вымел клетку, песочком посыпал, воткнул зеленую веточку, — больше ничего и не надо ей» [461] Кокорев И. Т. Москва сороковых годов. С 91. . Потому почти во всяком московском доме имелись клетки с канарейками, чижиками, щеглами, синичками, дроздами, а то и с соловьями, а знатоков и ценителей птичьего пения («охотников» по-тогдашнему) было среди горожан видимо-невидимо. Для таких знатоков имелись даже специальные трактиры, которые держал такой же птичий ценитель, и там можно было и увидеть редкие экземпляры певунов, и похвастаться собственными, и обсудить их всласть в компании единомышленников. О наиболее редких по своему пению птицах даже помещали особые извещения в газетах: «Сим извещаются господа охотники, что вывешен соловей старой поклички, которая лет 7 тому назад существовала; можно слушать оного, молодых и старых под ним птиц учить во всякое время, на Большой Тверской улице в доме купца Варгина в трактирном заведении» [462] Московские ведомости. 1846. № 61. . Если обычная синичка или чижик могли стоить в середине века копеек 10 (и еще во столько же обходилась месячная порция корма), то хорошо обученная певчая птица — канарейка или соловей — ценилась в десятки и даже сотни, до тысячи рублей и умела петь со всеми птичьими премудростями: соловьи — с дудками и трелями, с овсяночными стукотнями, дробями и свистками, а канарейки — с песнями, трелями, овсянками, россыпями, свистами, дудками, флейтовыми, червяковыми, колокольчиками и бубенчиками. К такому виртуозу любители охотно и за немалые деньги отдавали «в выучку» собственных птиц (выучка заключалась в том, что клетку с учеником вешали возле «наставника», и он постепенно перенимал более замысловатую манеру пения). Очень ценились настоящие знатоки птиц, и для того чтобы проконсультироваться с ними или услышать авторитетное мнение о своем питомце, «охотники» готовы были даже пешком месить грязь через всю Москву.