Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Полицейские офицеры также должны были подтянуться, а в качестве дисциплинарного взыскания Власовский ставил их на длительные уличные дежурства, с которых нельзя было уйти по 5–6 часов.

Извозчикам было запрещено «выражаться», без надобности «толпиться» и ходить в неряшливом виде. За всякое нарушение следовал солидный денежный штраф или отсидка в участке, а «Ведомости московской городской полиции» ежедневно печатали лаконичные приказы Власовского: «Легковой извозчик номер такой-то слез с козел — штрафу 10 рублей», «оказал ослушание полиции — штрафу 25 рублей», «слез с козел и толпился на тротуаре», «халат рваный — штрафу 5 рублей», «произнес неуместное замечание — штрафу 15 рублей» [109] Богословский М. М. Москва в 1870–1890-х гг. С 409. . Извозчики сперва взвыли, потом смирились и притихли, — и наступила благодать: никакой ругани, ни хватания за руки потенциальных клиентов, ни дерзостей по адресу проходящих, — ничего из того, чем прежде выделялось это сословие. Ко всему прочему, распоряжением Власовского было еще введено и правостороннее уличное движение.

Вскоре пришла очередь и домовладельцев. Обер-полицмейстер заставил заново оштукатурить и окрасить дома, поставить вокруг участков новые солидные заборы, переделать под асфальт добрую половину тротуаров, в месячный срок очистить на дворах выгребные, помойные и поглощающие ямы. За промедление или пренебрежение приказом назначался штраф от 100 до 500 рублей или арест на один — три месяца. Владельцы доходных домов в центре города хоть и кряхтя, но справлялись с новыми требованиями, зато хозяева мелких домиков по окраинам приходили в отчаяние: по причине всех этих новаций цены взлетели заоблачно и за одну только ассенизационную бочку приходилось платить 12 рублей вместо прежних трех.

Сам Власовский был вездесущ — днем и ночью он летал по Москве в небольшой открытой пролетке, зимой в санях и безжалостно отлавливал и казнил нарушителей порядка и дисциплины. Бок о бок с ним сидел чиновник его канцелярии и записывал провинившихся в особую книжку, которую в Москве ласково называли «паскудкой». Непонятно было, когда Власовский спит: в его приказах отмечались нарушения полицейской службы, замеченные в два, в три, в четыре часа ночи. Обыватели уверяли, что его видят в одно и то же время в противоположных концах города и что вообще он — Антихрист. Полицейские, сторожа и извозчики ненавидели его и вздрагивали при одном упоминании его имени.

Естественно, что московские полицейские чины почти все были более или менее повинны в «грехе стяжания». Как вспоминал современник, «взятки были привычны, можно сказать, безобидны, и населением признавались как дополнение полицейским к их почему-то ничтожному казенному жалованью» [110] Щапов Н. М. Я верил в Россию… М., 1998. С 160. . Действительно, жалованье полицейского в должности околоточного надзирателя составляло всего 50 рублей в месяц, и при этом от него еще требовалось «прилично выглядеть» — носить мундир без заплат и потертых локтей, что одно это уже составляло солидный расход.

«Так, постовые городовые на Рождество и Пасху обходили квартиры состоятельных людей (с кухонь, а не с парадных входов) с поздравлениями и получали, часто через прислугу, чаевые. Повыше — околоточные надзиратели — к домовладельцам сами не ходили. Им передавались на праздники, вероятно, по 3–5 руб. через дворников, чтобы они зря не придирались, не штрафовали дворника, если он задремлет ночью на уличном дежурстве, или домовладельца, если он быстро не свезет снег с улицы после метели или долго не чистит помойку во дворе. Частному приставу (теперь это начальник отделения милиции) платили 20–30 руб. и, наверное, больше за какое-то послабление: чтобы не требовал немедленного исправления еще хорошего тротуара или ненужной покраски дома. У фабрикантов, к которым легко было придраться, у владельцев ресторанов, трактиров и чайных, к которым всегда можно было придраться за какое-либо нарушение закона или беспорядок, вся полиция была, наверное, на постоянном жалованье» [111] Там же. .

Скромным, уютным, чисто московским взяточником был уже упоминавшийся выше полицеймейстер Н. И. Огарев. Каждый день он завтракал и обедал в каком-либо из московских ресторанов или хороших трактиров, скромно садился в общем зале, заказывал недорогой обед и всегда расплачивался — десятирублевой бумажкой. Ему приносили сдачу — восемь трехрублевок и рубль. Рубль он оставлял на чай половому, а остальное забирал и уезжал. «Все это знали, — вспоминал В. А. Нелидов, — но даже после его смерти хозяева дела всегда поминали его добром, чисто по-московски заявляя: „Надо и ему было жить, а сколько он к нам гостей водил, сколько заработать дал“» [112] Нелидов В. А. Театральная Москва. М., 2002. С. 38. .

«Квартальный наш, — рассказывал В. И. Селиванов, — был добрый, простой старичок, из вечных титулярных советников, довольствовавшийся малым и державший себя чрезвычайно просто, так что даже чай ходил пить в трактир, разумеется, безденежно, чтоб не тратиться дома на покупку чая и сахара» [113] Селиванов В. И. Записки дворянина-помещика // Русская старина. 1880. № 8. С. 727. . Пикантность описанию этой московской идиллии придает то, что автор приведенных строк был в то время председателем московской уголовной палаты, то есть, попросту говоря, судьей.

Взятки были вещью привычной и, можно сказать, узаконенной, однако слишком обременительны они, как ни странно, не были, — во всяком случае, на взгляд самих москвичей. Господствовал принцип умеренности, и полицейские придерживалось его неукоснительно, беря не больше некой негласно установленной нормы. Никакого вымогательства не было, а если и появлялось, то его быстро пресекало непосредственное начальство вымогателя.

Обыватель делал в праздник «подарок» будочнику, а позднее постовому городовому, состоятельный обыватель — еще и околоточному надзирателю; домовладелец — частному приставу и его помощнику, рестораторы и трактирщики — еще и обер-полицмейстеру, и всеми считалось это в порядке вещей.

Впрочем, точно такие же, как полицейским, «подарки» делались и приходскому священнику, и дворнику, и домашней прислуге. Естественно, существовали и внеплановые взятки по разным особым поводам, когда требовалось «закрыть глаза» или «отмазать».

На таком общем фоне московских власть имущих обер-полицмейстер Власовский выделялся кристальной честностью: он и сам не «брал», и другим старался помешать и весьма активно боролся со взятками в своем ведомстве. Думаете, москвичи его поддержали? Ничуть не бывало! Бескорыстие Власовского было воспринимаемо, как нечто немосковское и только что не осуждалось. Вообще его очень не любили в городе и держался он исключительно поддержкой генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Впрочем, и последний не слишком цеплялся за своего ставленника. В 1896 году, после Ходынской катастрофы, Власовский оказался «крайним». Обстоятельства трагедии (отчасти, впрочем, справедливо) были списаны на его нераспорядительность; он слетел со своего места и канул в безвестность. В 1898 году он умер.