Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Теперь зарплата — на фабричном жаргоне «дачка» или «выдача» — выплачивалась в некоторых местах ежемесячно (раз в месяц), а в других — несколько раз, от двух до семи, в год. За хорошую работу или особые заслуги (равно как перед именинами хозяина или каким-либо торжеством в его семье) могла полагаться «награда» (премия), но чаще, и значительно чаще, рабочих штрафовали, так что к моменту «счетов» в активе у них оказывалась совсем смешная сумма. Штрафы по-прежнему полагались за брак и порчу фабричного имущества, за опоздание на работу (от 10 до 25 копеек в зависимости от частоты опозданий), за пьянство, за шум на фабричной территории и т. д. Крупный вычет полагался, если работник увольнялся раньше оговоренного срока.

В большинстве своем московские фабриканты по старинке не обращали внимания на бытовую сторону жизни своих рабочих, потому что так было «исстари заведено», и тем самым рубили сук, на котором сидели. Изменилось время, неизбежно уходила старинная патриархальность в отношениях рабочего и работодателя; требовалась какая-то новая система взаимоотношений. Но складывались эти новые взаимоотношения очень медленно, что и стало причиной обострения «рабочего вопроса» и социальных конфликтов. Лишь наиболее прозорливые из фабрикантов замечали, что при улучшении жилищных условий и проявлениях заботы о работающих заметно уменьшалась текучесть кадров и улучшался их качественный состав — опытные и женатые явно дорожили таких хорошим местом и держались за него. (Можно сказать, что само понятие «кадрового рабочего» возникло на тех предприятиях, где лучше были условия работы и проживания.) На таких предприятиях уже в 1870-х годах стали появляться пенсионные фонды, богадельни, воскресные школы, библиотеки, кассы взаимопомощи и другие учреждения, призванные повысить уровень квалификации рабочих и в конечном счете принести выгоду хозяевам.

Большую известность имела в последних десятилетиях XIX века фабрика Павла Семеновича Малютина в подмосковном Раменском, резко выделявшаяся на общем фоне московских и подмосковных фабрик своей заботой о рабочих. «В этом райском уголке фабричного труда, — писал Д. А. Покровский, — рабочие пользуются и медицинской помощью, и бесплатно аптекой, и школой, и, кажется, читальней, и дешевыми продуктами из фабричной лавки по оптовым ценам, и сберегательною кассой, и даже — семейные и женатые из них — отдельными квартирами!» [275] Покровский Д. А. Очерки Москвы // Исторический вестник. 1893. № 8. С. 417.

На протяжении всего XIX века в Москве всегда было достаточно мест, заселенных беднотой — как мелким мастеровым людом, так и разного рода голытьбой, выразительно именовавшейся «золотой ротой» (потому что голое тело то и дело «сверкало» у них сквозь лохмотья) — бродягами, пропойцами, безработными, проститутками, нищими, а также уголовниками. Эти трущобные районы находились в основном по окраинам города, хотя отдельные островки бедности встречались и в самом центре. Сюда стекались обитатели дна общества, и эти места имели свое специфическое лицо и пользовались в городе недоброй славой: появляться здесь было не безопасно.

Одним из наименее фешенебельных районов Москвы на протяжении всего века были Грузины. Когда с легкой руки Эжена Сю с его «Парижскими тайнами» и Александра Дюма, написавшего роман «Парижские могикане», где действие происходило в парижских трущобах, в европейской литературе началась мода на аналогичные сюжеты («модная „трущобщина“», как тогда выражались) и пошли гулять всевозможные «Лондонские», «Варшавские», «Лионские» и прочие «тайны», в Москве сюжеты подобных произведений (какие-нибудь «Московские тайны и трущобы») черпали именно в Грузинах, где неказистые домишки сплошь да рядом служили притонами беглых из Сибири «варнаков» и другой темной и криминальной публики. Здесь было много по-настоящему глухих мест, особенно на пустырях вблизи заросших оврагов, по которым протекали речки Бубна и Кабаниха. Видимо, не случайно две улицы вблизи Грузин долго носили названия Большой и Малой Живодерки. Как писал С. П. Подъячев, еще и в 1880-х годах «с Живодерки… грязной, вонючей, узкой, плохо освещенной, часто неслись по ночам отчаянные вопли: „Ка-а-раул! Гра-а-бют!“» [276] Подъячев С. П. Моя жизнь. М., 1934. С. 126. . Однако присущая Москве пестрота сказывалась и здесь: в этом районе долго жил мирный лексикограф Владимир Даль (в Грузинах), а на Большой Живодерке в 1820-х годах — поэт князь Петр Вяземский.

Еще одним знаменитым на всю Москву трущобным районом была Грачевка (или Драчевка — по стоявшему здесь в древности храму Николы в Драчах). Этот район находился между Сретенкой и рекой Неглинной, которая в конце XVIII века была переведена из естественного русла в канал, обсаженный деревьями, а в 1810-х годах — взята в подземный коллектор. На месте реки устроили Цветной бульвар. Уже в XVIII веке здесь, рядом с Трубной площадью, находился центр московской нищеты, и в глубине квартала в переулках текла жизнь городского дна. Как писал М. Воронов, «это исконная усыпальница всевозможных бедняков, без различия пола и возраста… Спившиеся с круга дворовые и иные люди, воры (жулики) всевозможных категорий и рангов, дотла промотавшиеся купеческие и чиновничьи дети, погибшие и погибающие женщины, шулера, нищие, старьевщики, тряпичники, шарманщики, собачники, уличные гаеры и пр., — подобная-то рвань ежедневно выползает на свет божий из грязных, сырых и вонючих домишек… На каждой сотне шагов вы непременно встретите полсотни кабаков, пивных лавок, ренсковых погребов и тому подобных учреждений» [277] Воронов М. А., Левитов А. И. Московские норы и трущобы. Т. 1. СПб., 1866. С. 66–67. .

Участок Неглинной рядом с «Трубой» с конца XVIII века и почти до 1880-х годов назывался москвичами «Волчьей долиной». Вплоть до 1810-х годов здесь в зарослях вечерами прятались грабители и нападали на прохожих. Было у них здесь неподалеку и сборное место в популярной в определенных кругах «полпивной», тоже называвшейся «Волчья долина» и стоявшей на том месте, где позднее построили ресторан «Эрмитаж». Это заведение просуществовало до 1830-х годов, а после его ликвидации «Волчьей долиной» стали называть другой разгульный трактир, находившийся у Большого Каменного моста, о котором в свое время уже шла речь.