Коллектив авторов - Смута в Московском государстве

Он выслал в Польшу большое количество поляков, а именно слуг, людей низкого положения, задержав в плену знатных, чтобы принудить польского короля к миру; сан-домирского воеводу с дочерью-императрицей он сослал в Углич, чтобы содержать их там под стражей, причем воевода был очень болен.

В заключение, покойному императору Дмитрию Иоан-новичу, сыну императора Иоанна Васильевича, прозванного Тираном, было около двадцати пяти лет; бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа, под правым глазом; был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр; наконец, был государем, любившим честь и имевшим к ней уважение. Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству. Он решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего тысяча шестьсот шестого года отплыть с английскими кораблями во Францию, чтобы приветствовать христианнейшего короля, о котором он говорил мне много раз с великим почтением, и завязать с ним отношения. Короче, христианский мир много потерял с его смертью, если таковая случилась, что весьма вероятно; но я говорю так потому, что своими глазами не видел его мертвым, поскольку я был тогда болен.

Несколько дней спустя после этого убийства разошелся слух, что был убит не Дмитрий, но некто на него похожий, которого он поместил на свое место после того, как за несколько часов до рассвета был предупрежден о том, что должно произойти, и выехал из Москвы, чтобы посмотреть, что же произойдет, не столько из страха (как я полагаю), так как иначе он мог это предотвратить, сколько для того, чтобы узнать, кто ему верен, чего он не мог устроить иначе, как избрав самый опасный путь. Это можно объяснить тем, что он, по-видимому, мало сомневался в верности своих подданных. Этот слух держался до моего отъезда из России, произошедшего четырнадцатого сентября тысяча шестьсот шестого года; я думаю, что в действительности это были козни какой-нибудь новой партии с целью сделать ныне правящего Василия Шуйского, главу заговора, ненавистным для народа, чтобы легче было достичь своих замыслов; я не могу предположить что-либо иное, имея в виду то, что будет сказано ниже. Для подтверждения этого слуха русские ссылаются, во-первых, на то, что после полуночи от имени императора Дмитрия явились взять из маленькой конюшни, которая находится в замке, трех турецких лошадей, которые не были приведены обратно, и до сих пор неизвестно, что с ними стало; того, кто их выдал, позднее замучили до смерти по приказу Шуйского, вынуждая его сознаться, как это было. Далее, на то, что хозяин первого жилья, где Дмитрий должен был отдыхать после своего отъезда из Москвы, показал, что говорил с Дмитрием, и даже принес письмо, написанное (как он говорил) его рукой, в котором он жаловался на русских, упрекая их в неблагодарности и в забвении его доброты и милосердия, и грозил вскоре покарать виновных. И сверх того, обнаружилось много записок и писем, разбросанных на улицах, сводящихся к тому же, и даже писем о том, что его узнали в большинстве мест, где он брал почтовых лошадей. В августе также обнаружилось много других писем, свидетельствовавших о том, что они ошиблись, нанося удар, и что вскоре, в первый день года, Дмитрий с ними повстречается.

Я отмечу заодно то, что мне сообщил французский купец по имени Бертран де Кассан, который по возвращении с площади, где находилось тело Дмитрия, сказал мне, что он считал, что у Дмитрия совсем не было бороды, так как он не замечал ее при его жизни (потому что ее и в самом деле не было), но что тело, лежавшее на площади, имело, как можно было видеть, густую бороду, хотя она была выбрита; и также говорил мне, что волосы у него были гораздо длиннее, чем он думал, так как видел его за день до смерти. Кроме того, секретарь Дмитрия, поляк, по имени Станислав Бучинский, уверял его, что был один молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый Дмитрием, который весьма на него походил, только у него была небольшая борода, который совершенно исчез, и, по словам русских, неизвестно, что с ним сталось.

Затем я узнал от одного француза, бывшего поваром у сандомирского воеводы, что императрица — жена Дмитрия, узнав о ходившем слухе, полностью уверилась, что он жив, утверждая, что не может представить себе его иначе, и с того времени казалась гораздо веселее, чем прежде.

Некоторое время спустя после выборов Шуйского взбунтовались пять или шесть главных городов на татарских границах, пленили генералов, перебили и уничтожили часть своих войск и гарнизонов, но до моего отъезда в июле прислали в Москву просить о прощении, которое получили, извинив себя тем, что их известили, будто император Дмитрий жив. В это время в Москве происходил большой раздор между дворянами и прочими из-за того, что Василий Шуйский был выбран без их согласия и одобрения, и Шуйский едва не был низложен; в конце концов все успокоились, и он был коронован двадцатого июня.

Против Шуйского после его коронации начались новые секретные козни, в пользу (как я предполагаю) князя Федора Ивановича Мстиславского, который происходит из знатнейшего во всей России рода и получил много голосов при выборах и был бы избран, если бы жители страны собрались. Несмотря на это, он отказался от избрания, утверждая, как толкуют слухи, что сделается монахом, если выбор падет на него. Сказанный Мстиславский был женат на двоюродной сестре матери Дмитрия, которая (как мы упомянули) из рода Нагих, так что есть вероятность, как я полагаю, что эти происки происходят более от родственников его жены, чем с его согласия. Затем знатный вельможа Петр Никитович Шереметьев в свое отсутствие был обвинен и изобличен свидетелями как глава этих происков; он из рода Нагих; и из города, где он находился, он был отправлен в ссылку и, как я слышал, был впоследствии отравлен в дороге.

Тогда же было однажды ночью написано на воротах большинства дворян и иностранцев, что император Василий Шуйский приказывает народу разорить названные дома, как дома предателей; и, чтобы выполнить это, собрался народ (который приучен к добыче ранее случившимися переменами и, думаю, был бы доволен на таких условиях каждую неделю иметь нового императора), который был усмирен с некоторым трудом. Спустя некоторое время в воскресенье к выходу Шуйского созвали от его имени перед замком народ, под предлогом, что он хочет говорить с ним; я случайно находился около императора Шуйского, когда он выходил, чтобы идти на службу. Узнав, что народ собирается от его имени на площади, он был весьма удивлен и, не трогаясь с места, где узнал об этом, велел разыскать тех, кто затеял собрание. Когда все туда прибежали, сказанный Шуйский начал плакать, упрекая их в непостоянстве, и говорил, что они не должны пускаться на такую хитрость, чтобы избавиться от него, если они того желают; что они сами его избрали и в их же власти его низложить; если он им не нравится, и не в его намерении тому противиться. И, отдавая им посох, который не носит никто, кроме императора, и шапку, сказал им: если так, изберите другого, кто вам понравится; и, тотчас взяв жезл обратно, сказал: мне надоели эти козни, то вы хотите убить меня, а то дворян и даже иноземцев, по меньшей мере вы хотите их хотя бы пограбить; если вы признаете меня тем, кем избрали, я не желаю, чтобы это осталось безнаказанным. Вслед за этим все присутствующие вскричали, что они присягнули ему в верности и послушании, что они все хотят умереть за него и что пусть те, кто окажутся виновными, будут наказаны. До этого народу было дано приказание расходиться по домам, и были схвачены пять человек, которые оказались зачинщиками этого созыва народа. Считают, что если бы Шуйский вышел или собрался бы весь народ, то он подвергся бы такой же опасности, как и Дмитрий. Несколько дней спустя пять человек были приговорены к битью кнутом среди города, то есть к обычному наказанию, и затем высланы. При оглашении приговора упомянули, что Мстиславский, который был обвинен как глава этих происков, невиновен, вина же падает на вышеназванного Петра Шереметьева.