Коллектив авторов - Смута в Московском государстве

Василий Шуйский подвергся другой опасности, когда в Москву привезли тело истинного Дмитрия (как о том пустили слух), умерщвленного шестнадцать лет назад, как я упоминал выше, и Шуйский с патриархом и всем духовенством отправился встречать его за город; там Шуйский, как говорят, был едва не побит камнями, хотя дворяне усмирили народ прежде, чем он собрался.

В это время взбунтовалось Северское княжество, по рассказам русских, уже присягнувшее сказанному Шуйскому; и, утверждая, что Дмитрий жив, в поход отправились семь или восемь тысяч человек, совсем без предводителей, которые поэтому были разбиты войсками, посланными туда Василием Шуйским, включавшими от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек и всех иноземцев; известия об этом я получил в Архангельске. Те, кто спаслись, ушли в Путивль — один из главных городов Северского княжества; говорили также, что город сдался и что все эти восстания учинили какие-то польские шайки, скопившиеся у пределов России и Подолии, которые распускали слух, что Дмитрий живет в Прлыие. Это все, что произошло в подтверждение предположения, что Дмитрий жив, до четырнадцатого сентября тысяча шестьсот шестого года.

Что до мнения тех, кто считает, что Дмитрий Иоаннович не сын или не был сыном Иоанна Васильевича, прозванного Тираном, но Самозванцем, я отвечу на это, рассказав, как мне это представляется.

Возражение русских исходит, во-первых, от правившего тогда Бориса Федоровича, государя весьма хитрого и лукавого, и от других его врагов. Якобы он был самозванец, так как истинный Дмитрий был убит в возрасте семи-восьми лет в Угличе семнадцать лет тому назад, как мы упомянули выше; а он был расстрига, а именно: монах, покинувший свой монастырь, по имени Гришка, или Григорий Отрепьев.

Те же, кто считают себя самыми проницательными, как иностранцы, знавшие его, так и прочие, приводят суждение, что он был не русским, но поляком, трансильван-цем или другой национальности, взращенным и воспитанным для этой цели.

Выше я упомянул в ответ причину, почему Борис Федорович, правитель империи при Федоре Иоанновиче, сыне Иоанна Васильевича и брате Дмитрия Иоанновича, отправил Дмитрия с матерью-императрицей в ссылку в Углич; можно судить по рассказу, что это сделал не Федор, его брат, как по простоте своей, так и потому, что Дмитрий был тогда всего лишь ребенком четырех-пяти лет, который не мог ему чем-либо повредить, но что это были козни Бориса Федоровича. Вполне вероятно, что мать и другие из оставшейся тогда знати, как Романовичи, Нагие и другие, зная цель, к которой стремился Борис, пытались всеми средствами избавить ребенка от опасности, в которой он находился. А я знаю и считаю, что, убедившись в том, что нет никакого другого средства, как подменить его и подставить другого на его место, а его воспитывать тайно, пока время не переменит или вовсе не смешает замыслы Бориса Федоровича, они это и проделали, и столь хорошо, что никто, кроме принадлежавших к их партии, ничего не узнал Он был воспитан тайно, и, как я считаю, после смерти императора Федора, его брата, когда Борис Федорович был избран императором, он был отправлен в Польшу, в монашеской одежде, чтобы его провели за пределы России с вышеупомянутым Расстригой. Как считают, прибыв туда, он стал служить одному польскому вельможе по имени Виш-невецкий, зятю сандомирского воеводы; затем перешел на службу к названному воеводе и открылся ему Тот послал его к польскому двору, где он получил небольшое вспомоществование; вышесказанное послужит для ответа и разъяснит, что в Угличе был умерщвлен не он, а подменный.

Что касается того, кого называют Расстригой, то вполне достоверно, что спустя немного времени после избрания Бориса Федоровича объявился один монах, бежавший из монастыря, где он жил, которого называют Расстригой, по имени Гришка Отрепьев, который прежде был секретарем патриарха и бежал в Польшу, и именно с тех пор Борис начал сомневаться, кто же это был, в чем можно убедиться из его жизни. Чтобы ответить на это, скажу, что совершенно точно в монашеской одежде бежали двое, именно: этот Расстрига и другой, до сих пор совершенно безымянный. Ибо правивший тогда император Борис послал ко всем границам гонцов со срочным приказом сторожить все переходы и задерживать всякого, не пропуская даже тех, у кого есть паспорт. Потому что (так говорилось в письменном приказе Бориса, как я узнал) два предателя империи бежали в Польшу; и дороги были перекрыты таким образом, что в течение трех или четырех месяцев никто не мог ни въехать, ни выехать из одного города в другой из-за застав, то есть рода стражи, охранявшей дороги, которую ставят только во время морового поветрия.

Кроме того, совершенно бесспорно и достоверно то, что Расстриге было от тридцати пяти до тридцати восьми лет, в то время как Дмитрию, когда он вернулся в Россию, могло быть только от двадцати трех до двадцати четырех лет. Потом он вернулся домой, и всякий, кто хотел, видел его; еще живы его братья, имеющие земли под городом Галичем. Этого Расстригу знали до бегства как человека дерзкого, приверженного к пьянству, за каковую дерзость он и был Дмитрием удален за двести тридцать верст от Москвы в Ярославль, где есть дом английской компании. И тот, кто там жил, когда Дмитрий был убит, мне ручался, что Расстрига уверял его даже тогда, когда явились известия, что Дмитрий умерщвлен, а Василий Шуйский избран императором, что Дмитрий был истинным сыном императора Иоанна Васильевича и что он выводил его из России; он подтверждал это великими клятвами, уверяя, что невозможно отрицать, что он сам — Гришка Отрепьев, прозванный Расстригой, это его собственное признание, и немного найдется русских, которые думали бы иначе. Спустя некоторое время Василий Шуйский, избранный императором, прислал за ним, но я не знаю, что с ним сталось. Этого довольно будет для приведенного возражения.

Что касается возражения, которое высказывают большинство иностранцев: что он был поляк или трансильванец, самозванец сам по себе или воспитанный для этой цели, то они хотят доказать это тем, что он говорил по-русски не так чисто, как ему подобало, кроме того, не имел русских привычек, над которыми насмехался, соблюдал их религию только для вида, и другими подобными поводами, так что, в заключение (говорят они), во всех его поступках и в обращении чувствовался поляк.

Итак, если он был поляк, воспитанный с этой целью, то нужно было бы в конце концов знать кем; притом я не думаю, чтобы взяли ребенка с улицы, и скажу мимоходом, что среди пятидесяти тысяч не найдется одного, способного исполнить то, за что он взялся в возрасте 23—24 лет. Но, сверх того, какое соображение могло заставить зачинщиков этой интриги предпринять такое дело, когда в России не сомневались в убийстве Дмитрия; далее, Борис Федорович правил страной при большем благоденствии, чем любой из его предшественников, народ почитал и боялся его как только возможно; притом мать названного Дмитрия и многочисленные родственники были живы и могли засвидетельствовать, кто он. И, что правдоподобно, это было бы проделано с согласия польского короля и сейма, так как совершенно невероятно без ведома короля предпринять дело столь большой важности, весь урон от которого, если оно не удастся, падет на Польшу в виде большой войны в невыгодное время. А если бы так было, то война не была бы начата с 4000 человек и Дмитрий получил бы, как я полагаю, несколько советников и опытных людей из польских вельмож, уполномоченных королем, чтобы советовать ему в этой войне. Далее, я считаю, что они помогли бы ему деньгами; также неправдоподобно, что, когда он снял осаду Новгорода Северского, его покинули бы большинство поляков, как мы упомянули выше, тем более что он удерживал уже около пятнадцати городов и замков, а его армия крепла с каждым днем. И, как мне кажется, было бы неблагоразумно поверить предположению, что это самозванец, который предпринял все самостоятельно, и всего лишь 20 или 21 года от роду, когда он объявился, или до того, выучился с этой целью русскому языку, даже читать и писать по-русски, притом что можно спросить, где бы он мог его выучить, потому что, как я полагаю, он внятно и разумно отвечал на каждый заданный вопрос, когда он объявился; ибо Россия — не свободная страна, куда можно отправиться обучаться языку и разузнать о том-то и о том-то, а затем уехать; так как, сверх того, что она недоступна, как мы уже упомянули, все вещи там столь секретны, что весьма трудно узнать правду о том, чего не видел собственными глазами. Мне также кажется неправдоподобным, что он смог бы осуществить этот замысел так, чтобы никто о нем не узнал. А если бы кто-нибудь о нем узнал, то объявился бы при его жизни или после его смерти. Наконец, если бы он был поляком, то вел бы себя иначе по отношению к некоторым из них. И я не думаю, что сандомир-ский воевода дал бы ему некое обещание столь поспешно, не узнав сначала получше, кто он такой. Предположить, что воевода этого не знал — неправдоподобно, как заметим ниже.