Михаил Пархомов - Мы расстреляны в сорок втором

Семин, которому Жора Мелешкин приносит эту газету, рвет ее не читая. Командир запрещает вести при нем такие разговоры. Нечего распускать нюни! Нечего паниковать!

- Ну как ты не понимаешь, что это напечатали специально для дураков,говорит Семин.- Мало ли что можно сочинить! Бумага все стерпит.

- Оце правильно, - поддерживает Сероштан.

- Так я же понимаю... - Жора готов провалиться сквозь землю.- Я эту газетку у кавалериста взял. Думал, что вы, Валентин Николаевич, захотите посмотреть.

- Вот видишь!..

Тот самый лейтенант кавалерист, которого мы встретили в Бориспольском лесу, теперь у нас в лагере числится старостой второй сотни. Как он попал в лагерь, мы не знаем, но вполне возможно, что он добровольно сдался в плен. Он уже не цедит сквозь зубы свое "Ер-р-рунда!" Самоуверенность с него как рукой сняло. Зато он лезет из кожи вон, чтобы выслужиться перед лагерным начальством и спасти свою шкуру. Правильно говорил Семин, что из вот таких вот "героев", которым море по колено, чаще всего и вырастают предатели. Хорошо еще, что Семин его быстро раскусил.

Будь с ним осторожен,- в который уже раз предупреждает Семин Мелешкина. - Надо держаться от него подальше. Эта гнида себя еще покажет.

У Семина с кавалеристом произошла еще одна стычка, уже в самом лагере.

На третий или на четвертый день после того, как среди нас очутились Жора и Сенечка, немцы расстреляли всех политработников, коммунистов и евреев. В их числе погиб и старший политрук Гончаренко Андрей Прокофьевич, который был замполитом на "Димитрове". Этот болезненный немолодой человек первым вышел из строя, сделав роковые три шага. За ним вышли другие. Хотел покинуть строй и старшина Борис Бляхер, но Семин, стоявший с ним рядом во второй шеренге, наступил ему на ногу и прошипел: "Стой! Запрещаю. Не шевелись!.." И Бляхер остался жив.

- Чего лезешь поперед батька в пекло? - сказал ему потом Сероштан. Помереть всегда успеешь.

Бляхер сидит понурившись. Волнуется.

- Спасибо, хлопцы, - говорит он. - За все. Но я не хочу никого подвести...

- Плюнь, Боря, - Ленька Балюк кладет ему руку на плечо. - Мы тебя в два счета православным сделаем. Никто не подкопается.

Так Борис Бляхер становится Бляхиным. Каждый из нас готов присягнуть, что зовут его Борис Иванович, что знает его отца и мать.

- Смотрите, братки, - вздыхает Бляхер. - Сами знаете, приказ...

Он имеет в виду последний приказ, который нам зачитали перед строем. Укрывательство коммунистов и евреев карается смертью. Об этом через переводчицу лично предупредил сам комендант лагеря. А Бляхер боится, что на него донесут. Ведь за выполнение приказа в первую очередь отвечают старосты. Они отвечают головой, а наш кавалерист...

- Ну, его вшивой головы мне не жалко, - говорит Жора Мелешкин.

Когда зачитали приказ, наш староста не находил себе места. Бледный, растерянный, он несколько раз прошелся перед строем, не переставая нервно хлестать тростиной, с которой не расстается, по голенищу сапога. Он то и дело останавливался, заглядывая всем в глаза, а потом, вечером, вызвал к себе Семина.

- Что-то мне не нравится ваш рыжий, - сказал он Семину. - Понимаешь, старшой, я лично против тебя ничего не имею, но приказ...

- Рыжий? Это который? Бляхин, что ли? - спрашивает Семин.

- Он самый. Во-во...

- Так он же беспартийный.

- А как насчет остального? Говорят, что он жид.

- Во-первых, не жид, а еврей. А во-вторых, Бляхин русский.

- Надо проверить...- кавалерист озабочен. Затем, помолчав, вкрадчиво говорит: - Ну на кой черт тебе выгораживать какого-то жида? Из-за них мы с тобою отдуваемся.

- Слушай, а ты, между прочим, откуда будешь?

- Я - терский казак, - гордо отвечает кавалерист. - А что?

- Так вот, слушай, казак, - говорит Семин. - Я знал, что ты подлец. Но что ты такой подлец - этого я не думал.

- Что?!

- А то что слышал.

- Смотри, доиграешься, - предупреждает кавалерист.

- Я на тебя... облокотился, как говорят в Одессе, - Семин улыбается. Советую тебе с моряками не связываться, казак. У нас ребята такие, что могут ненароком прикончить. Понял?

И, не ожидая ответа, он поднимается и уходи. На время Бляхер в безопасности. Кавалерист его теперь не тронет.

Но Семину кавалерист при случае все-таки подкладывает свинью. Об этом мы догадываемся, когда Семина вдруг ни с того ни с сего вызывают к самому коменданту.

Проходит час. Проходит второй, третий... Садится солнце. Розовеет выпавший ночью снег. А Семина все нет и нет.

Возвращается он поздно. С выбитыми зубами.

А вначале комендант был изысканно вежлив, учтиво угощал сигаретами. Знает ли Семин, что войне скоро конец? Через какой-нибудь месяц русские очутятся за Уралом. Нет, это не пропаганда. Не угодно ли Семину взглянуть на карту, которая висит на стене. Когда прибывает очередная сводка ставки фюрера, комендант самолично переставляет флажки.

Нет, на карту Семину взглянуть не угодно.

- Вы не верите слову офицера? - комендант пожимает высокими плечами. Напрасно, мы с вами люди военные. Ах, в газетах писали о взятии Москвы!.. Что поделаешь, господа журналисты спешат, торопятся. Людям вообще свойственно увлекаться и выдавать желаемое за свершившееся. Нет, к сожалению, Москва еще не взята, хотя ее и видно уже в полевые бинокли. И Ленинград, признаться, еще не взят. Семин имеет возможность убедиться, что он, комендант, с ним предельно откровенен. Но Украина, эта житница России с ее Донецким бассейном...

Куда он клонит? Семин не может понять.

- Вы, говорят, служили на Черном море? - спрашивает комендант. - О да. Как это говорится по-русски? Большому кораблю - колоссальное плавание. Есть такая пословица, верно? Он, комендант, может только посочувствовать Семину. Моряка перевести на реку - все равно, что рыбу выбросить на берег. Нехорошо, нехорошо. "Откуда он знает?" - думает Семин.

- Нам многое известно, - комендант решает раскрыть карты. - Вас, если не ошибаюсь, исключили из партии, так? Перед вами открывались широкие горизонты. Вы могли сделать карьеру, выслужиться "до гросс-адмирала. И вдруг...

Семин курит и молчит. Интересно, что будет дальше.

- Это старая истина, большевики не ценят людей, - продолжает комендант, вслушиваясь в торопливую скороговорку переводчицы. (Переводчица русская, окончила институт иностранных языков. Она смотрит на пол. Видно, она еще не потеряла остатков совести и ей стыдно, что она работает на немцев.) - У большевиков незаменимых нет. Это у них называется критика и самокритика, так? Ну, так вот, поскольку Семина незаслуженно обидели соотечественники, он, комендант, может ему предложить...

- Сколько? - пуская дым в потолок, спрашивает, перебивая коменданта, Семин. Он встречает удивленный, осуждающий взгляд переводчицы, но остается невозмутим.