Роман Ключник - Террористическая война в России 1878-1881 гг.

Трудно не заметить аналогию, согласитесь, - эти слова Ф. М. Достоевского предельно актуальны и сегодня. Если тогда либеральные жрецы вещали почти во всех газетах, то сегодня, в 21 веке, все эти - Сванидзе, Млечин, Соловьёв, Познер и прочие из их идеологической партии монопольно болванят граждан России уже 18 лет со всех центральных телеканалов, и российские власти во главе с В. Путиным и Д. Медведевым не допускают никакой альтернативы, никакого им ответа, никакого плюрализма мнений (если не считать скромных толерантных штатных “оппозиционеров”-слабаков: Проханова и Дугина). Чем закончилась тогда через 40 лет для России монополия либералов в информационном поле, печально известно, чем закончиться в 21 веке для нас в ближайшем будущем - посмотрим, надеюсь не зальемся кровью, как после 1917-го…

Возмущала Федора Михайловича Достоевского и другая появившаяся в результате реформ опасная тенденция, вернее ошибка императора Александра II, которую он не должен был допустить в период явного развития терроризма в России:

“Кажется, одно общее ощущение всех присяжных заседателей в целом мире, а наших в особенности (кроме прочих, разумеется, ощущений), должно быть ощущение власти, или, лучше сказать, самовластия… - писал Достоевский в 1873 году в журнале “Гражданин”, - Мне думается, что это как-нибудь выходит из самых законов природы, и потому, я помню, ужасно мне было любопытно в одном смысле, когда только что установился у нас новый (правый) суд. Мне в мечтаниях мерещились заседания, где почти сплошь будут заседать, например, крестьяне, вчерашние крепостные. Прокурор, адвокаты будут к ним обращаться, заискивая и заглядывая, а наши мужички будут сидеть и про себя помалчивать: “Вон оно как теперь, захочу, значит, оправдаю, не захочу - в самое Сибирь”. И вот, однако же, замечательно теперь, что они не карают, а сплошь оправдывают.

Конечно, это тоже пользование властью, даже почти через край, но в какую-то одну сторону, сантиментальную, что ли, не разберешь, - но общую, чуть не предвзятую у нас повсеместно, точно все сговорились. Общность “направления” не подвержена сомнению. В том и задача, что мания оправдания во что бы ни стало не у одних только крестьян, вчерашних униженных и оскорбленных, а захватила сплошь всех русских присяжных, даже самого высокого подбора, нобльменов и профессоров университета. Уже одна эта общность представляет прелюбопытную тему для размышлений и наводит на многообразные и, пожалуй, странные иногда догадки.

Недавно в одной из наших влиятельнейших газет, в очень скромной и очень благонамеренной статейке, была мельком проведена догадка: уж не наклонны ли наши присяжные, как люди, вдруг и ни с того ни с сего ощутившие в себе столько могущества (точно с неба упало), да еще после такой вековой приниженности и забитости, - не наклонны ли они подсолить вообще “властям”, при всяком удобном случае, так, для игривости или, так сказать, для контраста с прошедшим, прокурору хоть например? Догадка недурная и тоже не лишенная некоторой игривости, но, разумеется, ею нельзя всего объяснить. “Просто жаль губить чужую судьбу; человеки тоже. Русский народ жалостлив”, - разрешают иные, как случалось иногда слышать.

Я, однако же, всегда думал, что в Англии, например, народ тоже жалостлив; и если и нет в нем, так сказать, слабосердости, как в нашем русском народе, то по крайней мере гуманность есть; есть сознание и живо чувство христианского долга к ближнему… А между тем там присяжный заседатель понимает, чуть только займет свое место в зале суда, что он не только чувствительный человек с нежным сердцем, но прежде всего гражданин. Он думает даже (верно ли, нет ли), что исполнение долга гражданского даже, пожалуй, и выше частного сердечного подвига. Еще недавно общий гул пошел у них по всему королевству, когда присяжные оправдали одного явного вора. Общее движение страны доказало, что если и там возможны такие же приговоры, как и у нас, то появляются редко, как случаи исключительные и немедленно возмущающие общее мнение. Там присяжный понимает прежде всего, что в руках его знамя всей Англии, что он уже перестает быть частным лицом, а обязан изображать собою мнение страны. Способность быть гражданином - это и есть способность возносить себя до целого мнения страны…

Но зато, и весьма часто, тамошний присяжный, скрепя свое сердце, произносит приговор обвинительный, понимая прежде всего, что обязанность его состоит в том преимущественно, чтобы засвидетельствовать своим приговором перед всеми согражданами, что в старой Англии, за которую всякий из них отдаст свою кровь, порок по-прежнему называется пороком и злодейство - злодейством и что нравственные основы страны всё те же, крепки, не изменились, стоят, как и прежде стояли”.

Эти важные мысли Достоевского предельно актуальны и сегодня в России, но тогда к ним не прислушались. А Ф. Достоевский продолжал убеждать, основываясь на своём дорогом опыте:

“Самоочищение страданием легче, - легче, говорю вам, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в его душу цинизм, оставляете в нем соблазнительный вопрос и насмешку над вами же. Вы не верите? Над вами же, над судом вашим, над судом всей страны! Вы вливаете в их душу безверие в правду народную, в правду божию; оставляете его смущенного… Он уходит и думает: “Э, да вот как теперь, нету строгости. Поумнели, знать. Боятся, может. Значит, оно можно и в другой раз так же””.

Эти слова оказались не мнением гражданина или предположением знаменитого уже писателя, а -пророчеством мудреца неизбежной беды, и она произошла через 4 года в самой позорной форме и с самыми пагубными последствиями в истории с задушевной подругой К. Маркса по переписке В. Засулич, которой К. Маркс откровенно признавался в своих проблемах с психикой.

Вера Засулич (1850-1919) была нечаевкой, - и это уже многое о ней говорит, и в 1869 году была осуждена по делу Нечаева, после чего освобождена в 1871 году и выслана в Тверскую губернию в знаменитые своими пирожками Крестцы, что между Москвой и Петербургом, откуда вскоре удрала и ушла в подполье готовить очередной раз революцию, бегала по деревням Киевской губернии, пытаясь безуспешно поднять крестьян на восстание против власти.

Отчаявшись “работать с народом”, крайне непонятливым и отсталым, по её мнению, решила этот народ, без его ведома и согласия, привести к предполагаемому счастью путем террора, и вернулась тайком в Петербург - чтобы начать убивать российских чиновников. И когда этот безумный “Раскольников” в юбке 24 января 1877 года пыталась неудачно застрелить первую жертву - петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова “формально” за то, что за дерзкое поведение арестованного террориста Боголюбова он приказал высечь его розгами, причем - не потому что больно, за страдания или несправедливо, - а за унижение чести террориста… Здесь мы наблюдаем несоразмерность, неадекватность мести.