Ахметшин Наиль - Тайны великой пустыни

и если вдруг находил я славное вино,

то не было вечера, чтоб я не пил.

Лишь с тенью, один, осушал я чарку

и так незаметно для себя хмелел.

А после того, как я напивался,

я тут же сочинял несколько строк и развлекал себя этим.

Бумаги и туши извел я немало,

но в расположении стихов недоставало порядка,

и тогда позвал я доброго друга, чтобы он записал их

для общей радости нашей и для веселья.

Поэт, конечно, скромничает в данном случае, поскольку трудно предположить, что он, даже не будучи абсолютно трезв, мог доверить кому-то, кроме себя, «расположение стихов». Все стихотворения цикла посвящены вину, и Тао Юанымин, по его собственному признанию, писал их захмелев, но в них много серьезных размышлений о непреходящих ценностях реального бытия и тонких нюансах человеческого общения, эмоциональных строк о роли судьбы в искрометной жизни людей и пронзительной радости постижения природы, а также об удивительном ощущении обретения тишины, когда поэт «поставил свой дом в самой гуще людских жилищ, но минует его стук повозок и топот коней».

Аллегоричны его рассуждения о трезвости и пьянстве, под которыми он понимает некую ограниченность устремлений того или иного индивидуума и ярко выраженную личную свободу человека. Выбор поэта легко предсказуем.

Скажем, некий ученый

в одиночестве вечно пьян.

Или деятель некий

круглый год непрестанно трезв.

Эти трезвый и пьяный

вызывают друг в друге смех

Друг у друга ни слова

не умеют они понять.

В рамках узости трезвой

человек безнадежно глуп.

Он в наитье свободном

приближается к мудрецам.

И стихи обращаю

я к тому, кто уже хмельной:

Лишь закатится солнце,

пусть немедля свечу берет!

Но прекрасные стихи не снимают вопроса о происхождении напитка, что дарит вдохновение поэту. Дело в том, что вино (кит. цзю), о котором пишет Тао Юанымин, а также многие его предшественники, современники и последователи, было изготовлено, как правило, не из винограда, а из злаков (просо, рис, гаолян и т. д.).

Его история в Китае насчитывает несколько тысяч лет. В 1977 году в уезде Пиншань провинции Хэбэй археологи обнаружили два сосуда, в которых хранился алкогольный напиток эпохи Борющихся царств (475–221 гг. до н. э.). По свидетельству ученых, вино в кувшинах «сохранило аромат и прокисло, что свидетельствует о его чистоте и крепости, а также о хорошей герметичности упаковки». В 98 году до н. э. государство объявило о своей монополии на производство и сбыт алкоголя. Позднее частное винокурение было разрешено, но облагалось солидным налогом. В то же время при неурожаях и в годы смут правители Поднебесной вводили на него соответствующий запрет в целях экономии зерна.

На протяжении длительного периода в стране были известны два вида вина: сусло, представлявшее собой бражку вместе с неперебродившим остатком, и сцеженное либо отжатое вино, отделенное от бродильного остатка, к которому следует отнести хорошо известное по китайской литературе шаосинское вино, производимое из риса или проса; его пьют в подогретом виде. Обычно это слабоалкогольные напитки, которые имеют сладковатый вкус. Сильно ароматизированная крепкая водка (кит. байцзю), вероятно, появилась несколько позже.

В Китае о вине и тех, кто испытывает к нему слабость, существует великое множество всевозможных повествований, легенд и преданий. Одну из наиболее смешных историй поведал Василий Михайлович Алексеев, в молодые годы путешествовавший с мэтром французской синологии Эдуардом Шаванном (1865–1918 годы) по Северному и Северо-Восточному Китаю.

Некий господин Юань захотел как-то выпить. Трактирщик предложил ему свой фирменный напиток, от которого человек мог проспать непробудным сном тысячу дней, но в последний момент забыл предупредить о необычном свойстве вина. Домашние, увидев явно затянувшийся сон Юаня, решили, что он опился и умер, и вскоре похоронили его. Через тысячу дней трактирщик спохватился и пошел посмотреть, как обстоит дело с его клиентом. Ему сообщили, что тот умер три года назад. Когда домочадцы открыли гроб, то обнаружили в нем медленно просыпающегося Юаня.

Подобные сюжеты весьма популярны в искусстве. Алкогольные мотивы забавляли общество, хотя, естественно, откровенных пьяниц не жаловали. Водку и вино в современном Китае энергично рекламируют звезды кино и чемпионы Олимпийских игр, в том числе очень юного возраста, известные артисты, спортсмены и тренеры. Что же касается национальной классической поэзии, то здесь вино традиционно окрыляло поэта и позволяло ему вырваться из серых будней мирской суеты; опьянение, по словам

В. М. Алексеева, «превращает поэта и ученого в сверхпоэта и сверхученого».

Бо Цзюйи, писавший в эпоху Тан, в стихотворении «Встретились со старым другом» практически исключает возможность душевного и эмоционального общения вне застолья:

Мы разошлись,

вдруг снова повстречались

Нам кажется,

что это только сон:

У нас сейчас

и радость и веселье,

Отставь вино,

и пусто станет вновь.

Этот мотив повторяется у него неоднократно. В стихотворении «Я огорчен весенним ветром» он с грустью пишет о чувстве неопределенности и затянувшегося уныния, связывая его с недавними вынужденными ограничениями религиозного характера. Теперь лишь вино может изменить настроение поэта:

В храме постились мы долгие дни,

кончили только теперь.

Смех и забавы друзей за вином

мною забыты давно.

Если сейчас не нальешь ты вина,

выпить меня пригласив,

Значит, и ты равнодушен ко мне так же,

как ветер весны.

Как тут не вспомнить замечательные четверостишия-рубаи гениального Омара Хайама (1048–1123 гг.)! Вот только два из них:

Мы, покинувши келью, в кабак забрели,

Сотворили молитву у входа, в пыли.

В медресе и в мечети мы жизнь загубили —

В винном погребе снова ее обрели.

Если ты не впадаешь в молитвенный раж,

Но последний кусок неимущим отдашь,

Если ты никого из друзей не предашь —

Прямо в рай попадешь… Если выпить мне дашь!

Вполне вероятно, что поэты ярких и самобытных школ — китайской и персидско — таджикской — имели в виду разные виды вина (рисовое и виноградное), хотя с середины VII века проблем с производством в Китае горячительного и возбуждающего напитка из винограда, как уже было сказано выше, не возникало. В данном случае речь совсем о другом: поэтов сближает отрицание аскетизма и сомнительной трезвости и прославление волшебного напитка.