Неизвестен Автор - В Мраморном дворце

Благодаря своей исключительной памяти, отец легко запоминал фамилии кадет и юнкеров. Когда, гуляя, отец встречал кадета или юнкера, он или прямо называл его по фамилии, или клал ему на лоб руку и приказывал назвать первую букву своей фамилии. После этого он его называл, редко при этом ошибаясь. Юнкера и кадеты очень любили отца и до сих пор с благоговением чтут его память. В Париже, уже в эмиграции, один бывший кадет, магометанин, показал мне Коран, который подарил ему мой отец после того, как узнал, что он не читает Корана. "Какой же ты магометанин, - сказал мой отец, - если ты не читаешь Корана!" Этот кадет так ценил подарок отца, что захватил его с собою, покидая родную землю.

Многое из поэтического наследства отца осталось еще в рукописях, неопубликованным, и обширные указания на это мы находим в переписке отца с его сестрой, где он откровенно говорит о "муках творчества", и где целый ряд страниц заполнен или стихами, еще не увидевшими света, или вариантами уже опубликованного.

Он не говорил с нами, детьми, о своих литературных работах. С нами он вообще мало говорил и никогда не делился своими литературными впечатлениями. Конечно, в этом была наша вина, так как никто из нас, кроме павшего смертью храбрых в 1914 году брата Олега, литературой не интересовался. С ним отец был, пожалуй, более близок, они больше понимали друг друга.

Когда на отца находило поэтическое настроение, он думал только о стихах и забывал об окружающем. Бывало, приедет в Академию Наук, президентом которой он был, или в Главное управление Военно-учебных заведений и, подъехав, не выходит из экипажа. Мысли его витают вне окружающего, в мире поэзии. Кучер Фома говорит ему: "Ваше императорское высочество, приехали!" Отец возвратится к действительности и выйдет из экипажа.

Венцом всего творчества отца была драма "Царь Иудейский", из земной жизни Иисуса Христа. Св. Синод был против постановки этой возвышенной драмы, в которой сам Христос ни разу не появляется на сцене. Есть основание думать, что идея драмы подсказана была отцу Чайковским. В октябре 1889 г. Петр Ильич писал отцу об этой евангельской теме.

Такие светлые личности, какой был мой отец, встречаются не часто в жизни. Прошло почти сорок лет со дня его смерти, а его незабвенный образ стоит передо мной, как живой.

Я чувствую, как мне не хватает его, и временами так хотелось бы пойти к нему и поговорить с ним "по душам"...

Глава вторая

В тридцати верстах к юго-западу от Петербурга, примыкая своим парком к Царскому Селу, стоит город Павловск. Он был известен дивным парком, вокзалом, в залах которого давались летом симфонические концерты, и великолепным дворцом. В этом дворце я и родился 3/15 июля 1887 г.

Дворец был построен в конце XVIII столетия великим князем, впоследствии Императором Павлом Петровичем и его супругой Марией Федоровной. Архитекторами были: Камерон, Гваренги, Данилов и Козлов. Устройство парка было поручено итальянскому декоратору Гонзаго.

В течение нескольких лет Гонзаго жил в Павловске. Каждое утро обходил он парк вместе со своим учеником, Степаном Кувшинниковым, который нес по ведру белой и черной краски. Первой Гонзаго отмечал те деревья, которые нужно сохранить, а второй - которые нужно уничтожить. В результате получились те изумительные перспективы, которыми, как нигде, можно было любоваться в Павловске. Я никогда не видел такого великолепного парка и такого красивого по внутренней отделке дворца, как Павловский дворец. Это был настоящий музей собрание картин, гобеленов, бронзы и вообще художественных вещей. Большевики переименовали Павловск в Слуцк.

По завещанию Императрицы Марии Федоровны, жены Императора Павла Петровича, Павловск перешел к ее младшему сыну, великому князю Михаилу Павловичу. Так как он не имел сыновей, то после его смерти, в 1849 году, Павловск перешел к моему деду, великому князю Константину Николаевичу, и его мужскому потомству, и оставался в нашем роде до революции, во время которой мы потеряли все наше движимое и недвижимое имущество. Когда я родился, владельцем Павловска был мой дед.

Отец хотел назвать меня Андреем и, как полагалось в Императорской Фамилии, должен был испросить на это разрешение Императора Александра III. Но Государь ответил, что в Императорском Семействе есть уже Андрей - великий князь Андрей Владимирович. Тогда меня назвали Гавриилом и дали уменьшительно - Гаврилушка.

Я впервые увидел свет в большой спальне моей прапрабабки, Императрицы Марии Федоровны, жены Императора Павла. Комната была в первом этаже, окна ее выходили в детский садик. Сразу же после рождения я попал на руки нянюшке Ате, Анне Александровне Беляевой, по профессии акушерке. Отец ее был когда-то богатым купцом, а мать - дворянкой. Двоюродный брат Ати, Ф. Н. Есаулов, был офицером лейб-гвардии Измайловского полка, контуженным в Русско-турецкую войну.

Няня Ата много рассказывала мне про мое детство. Кое-что из ее рассказов я записал, кое-что помню сам.

Меня крестили 27 июля в день св. Великомученика и Целителя Пантелеймона. По обычаю того времени, крестины были торжественные, в присутствии Государя Александра III, Государыни, всей Императорской Фамилии и Двора, Моими восприемниками у купели были Император Александр III и моя бабушка, великая княгиня Александра Иосифовна, кроме того, были записаны крестными: дядя великий князь Дмитрий Константинович, тетя великая княгиня Вера Константиновна Герцогиня Виртембергская, моя прабабушка, вдовствующая герцогиня Мария Саксен-Мейнингенская, бабушка принцесса Августа Саксен-Альтенбургская, ее брат герцог Георгий Саксен-Мейнингенский и принц Георгий Шаумбург-Липпе. Несли меня в церковь в торжественном шествии с Государем и Государыней во главе. Я - как рассказывала няня Атя - лежал на парчевой подушке, покрытый золотым покрывалом, отороченным горностаем, на руках гофмейстерины моей бабушки - Анны Егоровны Комаровской. По бокам подушки шли два ассистента: состоявший при моем отце флигель-адъютант капитан 1-го ранга Илья Александрович Зеленой и состоявший в должности шталмейстера Двора моего деда - Иван Алексеевич Грейг.

В Греческом зале дворца, по которому проходило шествие, стоял почетный караул от Государевой роты лейб-гвардии Измайловского полка, командиром которой в то время был мой отец.

Когда караул строился в зале, ему было приказано идти не в ногу, так как боялись, что провалится пол. В его прочности настолько сомневались, что даже колонны зала поддерживались особыми крюками, укрепленными на чердаке, и только казалось, что они опираются в пол.

После погружения в купель меня положили на пеленальный стол, который был поставлен тут же, в церкви, за ширмами. Там на меня надели серебряное платье "декольте", со шлейфом и кружевами, и серебряный чепчик, также с кружевами и голубыми лентами. Государю подали кружевную подушку и положили меня на нее. Певчие придворной капеллы пели все время вполголоса, чтобы не испугать меня. Но когда, за молебном после крестин, они запели "Тебе Бога хвалим" Бортнянского, то дали волю своим голосам. Такова была традиция при Дворе.