Неизвестен Автор - В Мраморном дворце

Оглядываясь на прошлое, я сознаюсь, что мы ошибались, радуясь убийству Распутина. Убийство Распутина оказалось сигналом к революции. Не следовало русскому великому князю пятнать себя участием в убийстве, по каким бы мотивам оно ни происходило. Не христианское это дело. По-видимому, впоследствии Дмитрий это сознал и, как я слышал, одно время не решался причащаться, считая себя недостойным приступать к Таинствам.

1 января 1917 года у Государя Императора был прием в Царском Селе, в Большом дворце. Члены Семейства, как всегда, поздравляли Государя, в числе лиц свиты.

Дяденьки в то время не было в Петрограде. Он был у себя в Кичкинэ, на южном берегу Крыма, вместе с моей сестрой Татианой и ее малолетними детьми. Татиана мне говорила, что дяденька был очень рад, что в то время его не было в Петрограде, и что таким образом его никто не убеждал подписать письмо членов Семьи к Государю, навлекшее на подписавших неудовольствие их величеств. Я думаю, что если бы дяденька был в то время в Петрограде, он бы и сам не подписал, и не допустил, чтобы матушка, тетя Оля, мои братья и я подписали это письмо. Не знаю, послушался ли бы я его, так как тогда я горой стоял за Дмитрия, не оправдывая убийства, как такового.

Когда дяденька вернулся в Петроград, он, как полагалось, явился к Государю. Это было в воскресенье, и он был приглашен к обедне в Федоровском соборе, в Царском Селе, а затем к завтраку. Он стоял на правом клиросе, как и Государь со своей семьей. Их величества, как всегда, были с ним очень любезны. Никаких неприятных разговоров о происшедших событиях не было. Государь и Государыня прекрасно знали, что дяденька ни во что не вмешивался, а занимался своим Дубровским конным заводом. Они также знали, как и все, каким глубоко религиозным человеком он был.

Глава тридцать седьмая

В начале 1917 года в Академии были экзамены. Страшная, но вместе с тем приятная пора. Я сдал экзамены четвертым. Первым сдал лейб-егерь Верховский. Гершельман, в самый разгар экзаменов, заболел гриппом, но так как он был прекрасным слушателем, ему поставили хорошие баллы, даже и по тем предметам, по которым он экзаменов не сдавал по болезни.

Не совсем удачно прошел у меня экзамен по фортификации, хотя я и хорошо к нему подготовился. Но на экзамене я что-то забыл, и потому не получил полного балла, а лишь десять. Очень удачно прошел мой экзамен по войсковой разведке, потому что во время ответа я прибавил от себя о Петре Великом во время Полтавского боя, должно быть, об укреплениях, что не входило в наш курс, и полк. Гущин поставил мне полный балл. Во время экзамена по тактике кавалерии произошло недоразумение: спрашивал сам начальник Академии ген. Петерс-Каменев, мнивший себя знатоком кавалерийского дела. Предмет я знал хорошо, но когда я, стоя у доски, начал отвечать, оказалось, что я отвечаю не по билету, так как с ним произошла какая-то путаница. Генерал это заметил, недоразумение было сразу же выяснено, я так же смело и решительно продолжал отвечать по другому билету, и получил полный балл.

24 января все окончившие ускоренный курс Академии являлись Государю в Царском Селе, в Александровском дворце. В этот день был страшный мороз. Мы все приехали на Царскосельский вокзал, на Царскую ветку, где нам был подан экстренный поезд. Во дворце мы разместились в двух или трех залах. Нам пришлось очень долго ждать Государя, потому что он принимал французского генерала де Кастельно, который, идя к Государю, прошел мимо нас.

Наконец, вышел Государь с Государыней и великими княжнами. Государь был в черкеске Пластунского батальона, шефом которого он назначил себя во время войны. Государь стал нас обходить, и каждому из нас говорил несколько слов. Когда Государь кончал говорить со стоящим в передней шеренге, последний делал шаг вправо, а стоявший ему в затылок становился на его место. Когда очередь дошла до меня, я смутился и вперед не встал, а остался стоять на своем месте, несмотря на то, что начальник Академии сделал мне знак. Государь посмотрел на меня, улыбнулся и обратился к следующему. Увы, таким образом Государь со мной не поговорил. Мне тем более досадно, что в этот день я видел его в последний раз в жизни.

Уезжая из Александровского дворца обратно в Петроград, мог ли я думать, что через несколько недель будет революция, и что Государь со всем своим семейством будет арестован в этом самом дворце!

26 февраля 1917 г. я был, как всегда, в Академии. Днем, перед концом занятий, А. Р. передала мне по телефону, что просит меня немедленно вернуться домой и повернуть мой вензель на автомобиле, так как в городе происходит что-то неладное, и на улицах собираются толпы народа. Я сел в автомобиль и поехал к себе.

На набережной Невы я встретился с великой княгиней Ксенией Александровной, которая тоже ехала на автомобиле, и мы друг друга приветствовали. У Троицкого моста меня остановил служащий моей конторы С. и передал мне дрожащим от волнения голосом, чтобы я скорее возвращался домой, так как начались уличные беспорядки. Шофер предложил мне, чтобы не обращать на себя внимание толпы, перевернуть бывший на автомобиле мой вензель, на обратной стороне которого был номер машины, но я не согласился. Троицкий мост был запружен толпами народа. Я благополучно доехал до дому.

В этот день началась всероссийская революция, которую ее творцы назвали "великой и бескровной".

Мой брат Игорь несколько раз звонил по телефону в Царское Село, в Александровский дворец, и говорил с одной из великих княжен, кажется, Марией Николаевной, которая тогда еще не была больна корью, как ее сестры. Игорь спрашивал, что у них происходит, и предлагал наши услуги, так как Государь был в Ставке и Царская Семья была одна. Нас благодарили, но от услуг отказались.

Мне позвонил дяденька, чего никогда не случалось, и велел передать Игорю, чтобы он возвращался в полк, к месту своего служения. Мне пришлось объяснить дяденьке, что Игорь больше в полку не служит и отчислен в свиту Государя. Как ни странно, дяденька об этом не знал.

Через несколько дней пришло ужасное известие об отречении Государя. Мне было очень тяжко и больно.

Я не буду здесь распространяться о кошмарных днях начала революции, о которых так много писалось. Скажу только, что никто не предвидел всех трагических последствий переворота с его роковым концом.

В эти тревожные и мрачные дни я сидел дома и никуда не показывался. Разумеется, не ездил и на курсы, но когда через несколько дней я снова появился в Академии, товарищи встретили меня по-старому.

В первые же дни революции у меня был отнят автомобиль. Он оказался у военного министра Временного Правительства Гучкова, и он даже на нем поехал в Псков, к Государю, чтобы потребовать его отречения. Дороги, впрочем, оказались столь плохи, что ему пришлось вернуться и ехать поездом.