Н. Кальма - Джон Браун

Они провели неделю в Тейборе, готовясь к путешествию. Школа должна была обосноваться в Спрингдейле, глухой деревушке штата Айова. Только это и знали будущие «студенты». Браун хранил упорное молчание. Моффет, который сам командовал отрядом в Канзасе, пробовал его выспрашивать, но ничего не добился. Кук начал было болтать с тейборцами насчет великих дел, которые им всем предстоят, но получил от Брауна строгий приказ держать язык за зубами. В последнюю ночь Браун велел своим людям погрузить в фургон упакованные в ящики ружья, одежду, амуницию. Когда они кончили, он позвал их в дом, где они остановились.

— Завтра мы выезжаем, — начал он, твердо глядя людям в глаза, нужно, чтобы вы кое-что узнали перед отъездом. Дело в том, что мы больше не вернемся воевать в Канзас… Мы не будем сражаться и в Миссури. Путь наш лежит на юг. Когда мы научимся воевать, мы отправимся уничтожать рабство в Виргинию.

Они стояли ошеломленные. Это было как гром. Поднялся ропот, раздались крики:

— Это безумие!

— Вы нас подвели!

— Чепуха, пусть идет, кто хочет…

Браун молча выждал, пока они успокоились. Первым опомнился Кэги и придвинулся к нему:

— Дайте досказать капитану.

— Двадцать лет я мечтал освободить рабов. Эта мысль владела мной как страсть. Теперь час настал. Завтра мы сделаем первый шаг по этому пути. Я вас не неволю: вы можете идти или оставаться, как вам вздумается. Но не давайте мне легкомысленных обещаний: если вы последуете за мной, будьте готовы ко всему. Вы знаете, какое дело нам предстоит: оно потребует от нас многих жертв и напряжения всех наших сил. Я даю вам на размышление ночь. На рассвете мы выступаем.

В эту ночь никто не ложился. То в одном, то в другом углу хижины вспыхивали споры. Многие считали, что Канзас важнее и что там предстоит еще серьезная борьба. Но Браун нарисовал им такую картину их выступления в Виргинии, перед которой канзасская война показалась детской затеей.

И на рассвете следующего дня два фургона выехали из Тейбора; в них ехали Джон Браун и десять «студентов».

Стояла суровая зима. Четыре недели они пересекали заснеженные степи Айовы. Снег слепил им глаза, и ледяной ветер студил, казалось, самое сердце.

Ночью они останавливались среди снежной пустыни и разжигали костер. Еды было мало, приходилось экономить продукты, но молодежь не роптала: было в этом путешествии что-то такое, что заставляло каждого подтягиваться, пренебрегать неудобствами и крепко засыпать на снегу под колыбельную песню, пропетую волками. Каждый чувствовал себя отныне носителем великой идеи, и это поддерживало непрестанное внутреннее горение.

Уже в пути начались занятия. Браун записывает в своем дневнике: «Горячие споры о том, как отзовется освобождение рабов на южных штатах, на северных, на торговле и промышленности, также на британских провинциях. Откуда пришла наша цивилизация? Разговор о предрассудках насчет цвета кожи. Вопрос, предложенный для обсуждения: величайший полководец Вашингтон или Наполеон?»

В этих спорах, часто наивных и неумелых, высказывалась вся их непосредственность и неискушенность. Десять юношей готовились строить новый мир и хотели постигнуть все, что может им для этого понадобиться. Они стали заметно серьезней: школа должна была сделать из них не только солдат, но вождей, организаторов и будущих политических деятелей. Ответственность тяжело легла на их плечи. Даже Лимен прекратил свои шутовские выходки.

Иногда перед сном они пели. Бархатный бас Стевенса затягивал старинный негритянский гимн «Раб узрел Полярную звезду», и ему вторил ясный голос Брауна. Постепенно присоединялись остальные, и странно звучало посреди снегов это пение, в которое иногда врывалась протяжная дикая нота: то выли голодные степные волки.

В новогоднюю ночь разразилась метель, и путешественники еле отыскали дорогу в Спрингдейл. Это был тихий квакерский поселок, в котором Браун решил обосноваться. Под «школу» сняли ферму квакера Мэкстона. Мэкстон не задавал никаких вопросов: он стоял за мир, но в то же время ненавидел рабовладение. Как и все остальные жители поселка, он думал, что Браун готовит свой отряд для Канзаса.

«Студенты» жили у фермера и получали пищу за полтора доллара в неделю с каждого. В счет уплаты Мэкстон соглашался взять фургон и некоторое снаряжение. Однажды он сам отдал Брауну двадцать долларов «на нужды свободы», как он выразился.

Никто не удивлялся, когда встречал на большом поле за фермой десять парней и их седобородого учителя. Джон Браун указывал им на естественные укрепления. Они учились брать возвышенности и обороняться от нападений больших вражеских отрядов. Капитан показал им, как строятся зигзагообразные окопы, в которых можно долго удерживать свои позиции. В холодные и дождливые дни они сидели дома и изучали «Руководство», составленное Фордзом, или беседовали на политические темы. Они организовали «пробное правительство», нечто вроде законодательного собрания, и набрасывали проекты законов для будущих свободных штатов.

Джон Браун пишет на Восток Сэнборну:

«Я хочу снабдить каждого из моих людей экземпляром „Жизнеописаний“ Плутарха и „Жизни Вашингтона“ Ирвинга, лучшей из существующих биографий Наполеона, вместе с картами и статистическими данными о Соединенных Штатах».

«Пожалуйста, вышлите мне некоторое количество свистков вроде тех, которые имеются у боцманов на военных судах. Они нам здесь очень пригодятся. На каждые десять командиров надо иметь по крайней мере один такой свисток. Пришлите также какие-нибудь мелкие вещицы для знаков отличия, вроде эмблем и брелоков».

Наверное, из всех «студентов» только Кэги — самый культурный и образованный из них — понимал всю наивность и неумелость этих учений. Но и он оставался с Брауном, и он принимал участие в этих диспутах и политических разговорах и даже сам иногда произносил перед ними зажигательные речи о будущей свободе. Старый командир и впрямь обладал такой внутренней силой, которая держала людей любой категории и заставляла идти за ним до конца.

Но проходила зима, а с ней вместе иссякал энтузиазм «студентов». Они томились и начинали скучать: им не хватало реальной борьбы. Тид и Моффет пришли к Брауну: когда же наконец кончится эта проклятая игра в прятки, когда они выступят?

— Терпение, Моффет, я ждал целых двадцать лет.

Но они устали ждать. У них есть ружья, и, если он не поведет их, они пойдут сами. Они уже говорили в деревне, что скоро будут перебиты все рабовладельцы. Джон Браун понимал, что, если он станет откладывать выступление, они все уйдут от него. Кроме того, оставался еще Фордз, который тоже был ненадежен.

Быть может, все это к лучшему. И в себе самом Браун также ощущал беспокойное нетерпение. Руки сами тянулись к карабину. Действовать, действовать!