Федор Раззаков - Индустрия предательства, или Кино, взорвавшее СССР

Советские рыночники от кино решили пойти по тому же пути, однако не была учтена советская специфика. Ведь квалифицированных рыночников у нас не было, а чтобы они появились, надо было ждать несколько лет. То есть процесс этот должен был проходить эволюционно. Но революционеры-перестройщики ждать не хотели. Поэтому и стали опираться на доморощенных рыночников из числа цеховиков и фарцовщиков. В итоге получилось то, что получилось: дилетанты и бандиты построили дикий советский рынок с единственной целью — «срубить быстрые бабки».

Аргументы, приводимые Плаховым в его статье, не могли опровергнуть главную мысль Говорухина о том, что вина нового руководства СК в создавшейся ситуации была определяющей. Ведь это они — Климов и К° — избрали ту рыночную модель развития советского кинематографа, которая стала внедряться после V съезда. Эта модель нанесла нокаутирующие удары как по идеологической, так и финансовой системам, существовавшим до этого в советской кинематографии. Из-за этой политики, как уже говорилось, были выброшены за борт целые жанры вроде историко-революционного, военного и шпионского кино. На их место пришли остросоциальные картины, но от них широкого зрителя уже достаточно скоро стало буквально воротить, поскольку эти же проблемы с не меньшим энтузиазмом освещались в печатных СМИ, а также по телевидению и радио. Поэтому, к примеру, зритель готов был обеспечить «кассу» одному-двум проблемным фильмам (вроде «Маленькой Веры» или «Интердевочки)», но остальные, широко раскручиваемые либеральными СМИ блокбастеры он уже игнорировал. Та же «Интердевочка» стала лидером кинопроката-89, собрав 41 миллион 300 тысяч зрителей, однако все остальные фавориты собрали аудиторию в два, а то и в три раза меньшую — подобного разрыва никогда еще не было в советском кинематографе.

Между тем эта дискуссия уже ничего не могла изменить — либеральный проект продолжал благополучно внедряться не только в области кинематографии, но и в масштабах всей страны. Причем большая часть населения этот проект всячески поддерживала, купившись на сладкие басни либералов о том, что «у нас будет, как на Западе». Например, летом того года начали бастовать шахтеры, которые в открытую заявили, что если эта власть не захочет пойти им навстречу (то есть удовлетворить их экономические претензии), то они своей «мускулистой рукой» заменят эту власть на другую, более либеральную (интересно, где теперь эти шахтеры?).

На фоне этих процессов киношным либералам удалось одержать очередную победу на пути к свободе. В ноябре Совмин выпустил постановление «О перестройке творческой, организационной и экономической деятельности в советской кинематографии», которое подразумевало новые значительные уступки либералам от кино в деле внедрения их «базовой модели». Отметим, что за принятие этого постановления руководители СК бились почти три года, но все было тщетно. Но осенью 89-го, когда руководство страны уже окончательно определилось с планом поэтапного перехода к регулируемой рыночной экономике, разрешилась и судьба киношного постановления. Главным толкателем его выступил «засланный казачок» киношных либералов в Госкино Армен Медведев. Послушаем его собственный рассказ:

«Осенью 1989 года возник очередной кризис в отношениях кино и власти. Постановление правительства № 1003, которое экономически и организационно оформляло устремления кинематографа к новой модели, к свободе, к возникновению многоканального финансирования, застопорилось в аппарате Совмина. Две причины мешали тому, чтобы постановление было передано на подпись премьеру.

Первая — формулировка «общественно-государственный кинематограф» (любимая идея Климова). На это правительственные юристы сказали: «А что это такое — общественно-государственный кинематограф? Покажите нам действующее учреждение или какое-то образование в нашем обществе, которое подходило бы под это определение». Действительно, подобное найти было трудно. А вторая причина была еще более серьезной по тем временам. Дело в том, что «киношное постановление», разрешая кооперативную деятельность в сфере производства фильмов, по сути отменяло позиции ранее принятого не только Совмином, но и ЦК КПСС документа. Дело шло к скандалу, Андрей Смирнов, новый глава Союза, обещал превратить ближайший пленум в акцию протеста.

А до пленума оставались считаные дни. Николай Иванович Рыжков звонит мне и спрашивает: «Что там у тебя с кинематографистами?» Я объясняю: собираются бастовать, поскольку нет постановления. Рыжков засмеялся: «Я только что беседовал с бастующими шахтерами, так что с удовольствием и с нашими кинозвездами сел бы побеседовать. Ну, какие у тебя предложения?» Рассказываю про первую проблему. «А что ты предлагаешь?» Вместо формулы «общественно-государственный кинематограф» предлагаю другую — «общественно-государственное управление кинематографом». Тогда все становится на свои места, управление может быть и государственным (Госкино и другие ведомства), и общественным (Союз и другие такого рода организации). «Ладно, — говорит Рыжков, — приходи ко мне, посмотрим документ вместе».

И вот случилось в истории Совмина небывалое: на подпись главе правительства несут два варианта документа. Один чистый, на гербовой бумаге, а другой с поправками. Входим мы — управляющий делами Совмина Михаил Сергеевич Шкабардня, представитель юридического управления, ия — к Рыжкову. Я понимаю, поскольку мои аргументы, уже высказанные и Шкабардне, и юристам, исчерпаны, мне теперь надо молчать и надеяться на судьбу.

Сели за стол. Николай Иванович берет документ, читает строку со словами «общественно-государственный кинематограф». Сам правит, вставляет слово «управление». Все, сняли вопрос. Дальше. А что дальше? Ему объясняют: «Николай Иванович, вы ведь подписали постановление ЦК КПСС и Совета Министров о том, что нельзя заниматься кооперативной деятельностью в кинематографе, стало быть, новое решение необходимо согласовать с Политбюро». — «Подписывал-то я, но редактировал не я. Я просил ЦК, просил его однофамильца, — говорит Рыжков, показывая на меня и имея в виду секретаря ЦК Вадима Андреевича Медведева, — поддержать меня. Нас же стали за запрет кооперативной деятельности в кинематографе бить особенно ожесточенно, даже резче, чем за ее запрет в других сферах. Я просил их: ну поддержите, ну объясните свою позицию, что вы все валите на правительство! Никто меня не поддержал. Вот черта с два я теперь буду с ними советоваться». И все взял на себя. Для меня это был пример раскрепощения, распрямления человека из-под гнета догм, которые десятилетиями считались незыблемыми…»