Аркадий Первенцев - Секретный фронт

- Мельник выступав, - Ткаченко гневно бросил в зал, - головным консультантом гитлеривцив по утворенню так званого уряду незалежной Захидной Украины и перетворения Закарпаття на колонию Нимеччины, на плацдарм для нападу на Радянський Союз...

Секретарь райкома восстанавливал историю движения звено за звеном, как цепь преступлений, убийств, интриг и предательства по отношению к той самой Украине, о судьбе которой якобы пеклись вожаки организации.

- Добре, добре, - похваливал Забрудский, - такие слова, и не по бумаге... - Он наклонился к соседу по президиуму, председателю райисполкома Остапчуку.

- Переложи живое слово на бумагу, - сказал Остапчук, изнывая от жары, - и все пропало.

Остапчук надел по совету жены новую сатиновую рубаху и мучился в ней с непривычки. Сатин прилипал к голому телу. Куда сподручней гимнастерка, сквозь нее легко дышит влажная от духоты кожа, да и привычней в ней бывшему старшему сержанту.

Ткаченко объявил текст обращения:

- "Не желая напрасно проливать кровь, не желая омрачать знаменательные в истории советского народа праздничные дни Победы, Президиум Верховного Совета Украинской Советской Социалистической Республики, Совет Народных Комиссаров УССР и Центральный Комитет Коммунистической партии (большевиков) Украины предоставляет участникам украинско-немецких националистических банд последнюю возможность покаяться перед народом и честным трудом искупить свою вину..."

Когда был указан срок явки с повинной, в зале сразу зашелестели, многие записывали. Выждав необходимую паузу и переведя дух, Ткаченко более звонким и громким голосом дочитал:

- "...Это последний срок и последнее предупреждение. После указанного срока ко всем участникам банд будут применены строжайшие меры, как к изменникам Родины и врагам советского народа... Если враг не сдается, его уничтожают - такова воля украинского народа".

Ткаченко отложил обращение, вгляделся в зал:

- Вот что мы хотели доложить вам, товарищи. Доложить о мерах, принимаемых правительством и партией от вашего имени для того, чтобы вернуть всех к мирной жизни, прекратить субсидированную из-за кордона борьбу украинско-немецких банд, националистических банд. Разъясняю условия амнистии, как она будет проводиться...

Люди притихли, вслушиваясь в каждое слово.

- Пускают слухи, мол, обман один - выйдут хлопцы из схронов, а их запакуют, голубчиков, в телячьи вагоны - и в Сибирь. Не верьте слухам! громко сказал Ткаченко.

Зал зашумел, задвигался, пришлось звонить колокольчиком.

Напоследок Ткаченко не без ядовитости развенчал "великомученика" Евгена Коновальца, рассказал о том, как Коновалец получил в Роттердаме "подарок" от гестапо и как "розирвало його на шматки".

Скупо посмеялись только первые ряды.

- Эффекта не получилось, - заметил Забрудский.

- Они оцепенели, - буркнул Останчук. - Щоб их заставить смеяться, треба две недели под мышками щекотать. Ты попытай, может, у кого вопросы есть? Бачишь, Ткаченко последний глоток воды допил.

Забрудский уперся кулаками в багряное сукно и, строго обведя зал круглыми, навыкате, глазами, попросил задавать вопросы.

- Яки там у них вопросы, - проговорил он Остапчуку, - бачишь, поперли к выходу. Тут и военные... - Забрудский полуобернулся к сидевшему за его спиной Тертерьяну. - Откуда военные?

- Да что мы, у них документы, что ли, проверяли? - Тертерьян зло блеснул желтоватыми белками.

Остапчук, присмотревшись, заметил сидевших почти у самого выхода двух офицеров в форме войск МГБ.

- Мимоходом небось завернули. Ваш брат... - успокоил он Тертерьяна. Вон есть и вопросы. Кто это поднялся, тянет руку?

- Дед Филько? - Забрудский узнал старика. - У него всегда полна пазуха вопросов.

- Есть вопрос! - выкрикнул Филько. - Отсюда казать чи к трибуне?

- Кажи оттуда, у тебя звучно получится, - разрешил Забрудский.

Дед Филько все же полез к сцене, но протиснуться сил не хватило. Остановившись, он приподнялся на носках, выкрикнул громко, насколько позволил ему старческий голос:

- А скажить, товарищи, в Сибири пшеница родит?

Ткаченко, продолжавший стоять на трибуне, остановил хохот.

- Родит пшеница в Сибири, - ответил он с полной серьезностью, - и климат и почва позволяют возделывать ее там.

- Так чего же Сибирью пужают? - выкрикнул дед Филько и принялся пробиваться на свое место под хохот и выкрики.

Собрание закончилось. Пареньки из драмкружка задернули занавес. Остапчук обмахивался платком, стоял, широко расставив ноги. Синяя сатиновая рубашка-косоворотка потемнела от пота.

- Драму превратили в комедию, - сказал Тертерьян, - какие-то гады подговорили деда.

- Какие там гады? Разве ты его не знаешь, деда Филько: вечный юморист. Ты его на погост понесешь, а он тебе будет чертиков на пальцах показывать! - В глазах Остапчука плескалась тоска.

- Ты что, Остапчук, чем-то недоволен? - спросил Ткаченко.

- Ну и народец собрался, Павел Иванович! Кабы не этот юморист дед Филько, можно было подумать, что все глухонемые. - Остапчук покачал головой, вытер коротко остриженный затылок с двумя резко обозначенными складками.

- Вулкан тоже тихий до поры до времени, а как заклокочет да как тряхнет... - сказал Тертерьян.

Ткаченко возвращался домой с Забрудским, Остапчуком и Тертерьяном в приподнятом настроении: все прошло более или менее удачно. Съехавшиеся из района коммунисты и актив истребительных отрядов, присутствующий в зале клуба, благотворно повлияли на местное население. Сложилось впечатление, что всем было ясно: с бандеровщиной надо кончать, и кончать как можно скорее.

Ткаченко жил на втором этаже. Он видел свет в своей квартире, силуэт жены за тюлевой занавеской.

- Управились к десяти, - сказал Ткаченко, - оперативно управились хлопцы.

- Самое главное, без эксцессов. - Забрудский крепко встряхнул протянутую ему руку. - Веду собрание и думаю: не пробрался бы в зал бандеровец, еще пальнет по президиуму... Сердце покалывало.

- Брось ты прикидываться, - остановил его Остапчук. - Ты еще не знаешь, где у тебя сердце. На якой стороне? Дай спокой секретарю.

- Право, что-то не хочется расставаться, - сказал Забрудский. Прохлада пришла...

- От леса, - сказал Остапчук, - близко лес, потому и прохлада...

- В лесу не только прохлада, - возразил Забрудский, - не дюже радуйся лесу. Дай-ка папироску.

Взяв папиросу из пачки, протянутой Остапчуком, Забрудский помял ее, надломил гильзу по-своему, потянулся прикурить.

Летучая мышь низко пронеслась над головами и исчезла с противным писком.

- Да, напоминаю, - сказал Ткаченко, - завтра ты, Остапчук, по своей райисполкомовской линии обеспечь всякие там формальности при явке на амнистию...

- Формальности? - переспросил Остапчук басовито-рокочущим голосом.