Михаил Кром - Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.

Дело в том, что термин «Западная Русь» искусственен: он не обозначает какой-либо исторической области или общности (в отличие, например, от Северщины или Волыни) и является продуктом российской историографической мысли XIX в. (подробнее об этом см. во Введении). Для обозначения славянских земель Великого княжества Литовского я использовал термин «Литовская Русь» [6], а также (поскольку в первую очередь меня интересовали пограничные с Русским государством территории) — «восточные окраины Литовской державы».

Вместе с тем я не считал возможным писать применительно к XV — началу XVI в. об украинцах и белорусах, поскольку этнические процессы в тот период еще отнюдь не завершились. А главное — этнические различия никак не проявились в политической сфере, не повлияли на выбор населения между Литвой и Москвой. Все православное население Литовского государства называло себя «русью». Сказанным и определяется принятая в книге терминология.

Остальные изменения во втором издании носят характер фактологических уточнений и дополнений. Исправлены замеченные ошибки и неточности. Значительно пополнены просопографические материалы о брянских и смоленских боярах, помещенные в приложениях. Там же публикуется ранее не известный исследователям привилей Сигизмунда I Смоленску 1513 г. Важным дополнением являются также карты, составленные для данного издания В. Н. Темушевым.

Пользуясь случаем, выражаю искреннюю благодарность всем коллегам, оказавшим мне помощь на разных этапах работы над книгой. Я глубоко признателен моему учителю, Юрию Георгиевичу Алексееву, чье доброе расположение и внимание я чувствую со студенческих лет. Я храню благодарную память о Якове Соломоновиче Лурье, выступившем на защите моей диссертации и сделавшем несколько ценных источниковедческих наблюдений, использованных мною при подготовке данной монографии. В тексте книги учтены также замечания В. А. Якубского, Е. М. Шварц, Б. Н. Флори, Е. В. Русиной, Р. А. Беспалова. Иероним Граля немало способствовал моему знакомству с современной польской историографией, а Зигмантас Кяупа щедро снабжал меня необходимыми литовскими изданиями. Благодаря любезной помощи А. В. Казакова и В. Н. Темушева я получил представление о новейших исследованиях и дискуссиях белорусских коллег. Некоторыми библиографическими сведениями я обязан А. Л. Рогачевскому и Г. Н. Сагановичу. Отдельная благодарность — моим родным за неизменную поддержку.

М. М. Кром

Санкт-Петербург

В обширной научной литературе XVIII–XX вв., посвященной историческим судьбам России, Литвы, Польши, Белоруссии, Украины, едва ли можно найти хотя бы одну крупную работу, в которой не затрагивалась бы в той или иной мере борьба Русского государства с Великим княжеством Литовским за обладание славянскими землями на рубеже XV–XVI вв.

Российские историки конца XVIII — первой половины XIX в. проделали большую работу по выявлению и введению в научный оборот основного круга источников по истории русско-литовских отношений XV–XVI вв. Так, H. Н. Бантыш-Каменский за время своей службы в Московском архиве Коллегии иностранных дел в 1780–1784 гг. подготовил обзор содержания хранившихся там посольских книг сношений России с Великим княжеством Литовским и Польшей за 1487–1584 гг., опубликованный намного позднее [7]. Посольские дела, польские и крымские, наряду с летописями служили М. М. Щербатову главным источником при изложении внешнеполитических событий, кроме того, он использовал разряды, родословия, хронику М. Стрыйковского [8]. Еще шире источниковая база «Истории» H. М. Карамзина: он привлек ряд летописей, неизвестных Щербатову (в частности, Архангелогородский летописец), хронику М. Кромера, «Записки» С. Герберштейна, копии документов Кенигсбергского архива и другие материалы, относящиеся к русско-литовским отношениям конца XV — первой трети XVI в.; часть из них он поместил (целиком или в отрывках) в примечаниях [9].

В труде С. М. Соловьева сколько-нибудь значительного расширения фактической основы при изложении тех же событий уже не наблюдается — за исключением впервые использованных им материалов двух томов «Актов Западной России», извлеченных в основном из Литовской метрики и опубликованных в 1846–1848 гг. Главным отличием С. М. Соловьева от его предшественников в освещении внешней политики России указанного времени явилась прослеживаемая им связь ее с внутриполитическими процессами. Там, где Щербатов и особенно Карамзин видели столкновение характеров воюющих государей — Казимира, Александра, Сигизмунда — с одной стороны, и Ивана III, Василия III — с другой [10], Соловьев усмотрел глубокое различие в государственном устройстве Московской и Литовской держав, объяснявшее военный перевес первой из них: если соединение областей в Московском государстве, по мнению историка, «было прочно по единоплеменности и единоверию народонаселения», то великие князья литовские ослаблялись «внутреннею борьбою между составными частями своих владений»; кроме того, в то время как «московский государь самовластно располагал средствами своей страны», его соперник в Польше и Литве вынужден был обращаться за помощью к сеймам, зависел от вельмож, от своевольного войска, от рады панов [11]. Немалой заслугой С. М. Соловьева было и то, что, опережая появление монографических исследований по истории Великого княжества Литовского и его славянских земель, он поместил в пятом томе своей «Истории России», в главе о внутреннем состоянии русского общества при Иване III, и очерк положения городов, сельского населения, судоустройства в той части Руси, которая находилась под литовской властью [12].

В ином освещении предстают русско-литовские отношения конца XV — первой трети XVI в. в соответствующих томах «Истории литовского народа» Т. Нарбута (1840–1841 гг.) и «Истории Польши» Ю. Шуйского (1862 г.). По богатству фактического материала эти сочинения намного уступают трудам названных русских историков.

Для Нарбута Карамзин служил (за неимением летописей и других русских источников) настоящим кладезем фактов, к которому он прибавлял свидетельства польских хроник и введенной им в оборот литовской летописи — так называемой Хроники Быховца. У Шуйского войны с Россией XV–XVI вв. изложены очень поверхностно и схематично. Литовский и польский историки в оценке этих событий совершенно расходятся со своими российскими коллегами и, в частности, с Карамзиным, с которым они прямо полемизируют. Так, если последний принимает всерьез заявления Ивана III о религиозных мотивах (защите православия в Литве) начала войны в 1500 г., то Т. Нарбут и Ю. Шуйский подобное объяснение отвергают как надуманный предлог, призванный прикрыть захватнические планы московского государя [13]. Взятие Смоленска в 1514 г. они приписывают (вслед за польскими хронистами XVI в.) измене гарнизона и интригам М. Глинского [14], в то время как H. М. Карамзин полагал, что симпатии жителей Смоленска к русским, «любовь к древнему отечеству, вместе с братским духом единоверия» облегчили Василию III овладение городом [15]. Полемика по этим вопросам, начатая историками первой половины XIX в., была продолжена впоследствии новыми поколениями исследователей.