Ханна Арендт - Истоки тоталитаризма

Значительные привилегии, решающие изменения в условиях существования евреев были по необходимости платой за предоставление подобных услуг и в то же время вознаграждением за огромный риск. Наиболее крупной привилегией было обеспечение равенства. Если учесть, что Munzjuden Фридриха Прусского или придворные евреи австрийского императора получили посредством «общих привилегий» и «патентов» те же самые права, которые спустя полвека во имя эмансипации и равноправия получили все прусские евреи; что в конце XVIII столетия и в пору своего наибольшего богатства берлинские евреи сумели воспрепятствовать притоку из восточных провинций своих бедных соплеменников, потому что не стремились обеспечивать и их долю «равенства» и которых не считали ровней себе; что в эпоху французского Национального собрания евреи Бордо и Авиньона яростно выступали против того, чтобы французское правительство гарантировало равенство евреям из восточных провинций, то станет ясно, что по крайней мере евреи мыслили категориями привилегий и особых свобод, а не категориями равных прав. И это действительно неудивительно, что привилегированные евреи, теснейшим образом связанные с делами своих правительств и в полной мере осознававшие характер и условия своего статуса, не желали принять для всех евреев тот дар свободы, которым они сами владели как платой за определенные услуги и который, как они знали, и рассматривался в качестве таковой и потому едва ли мог стать правом всех. [44]

Только в конце XIX столетия, в пору появления империализма, имущие классы начинают пересматривать свою первоначальную оценку государственного бизнеса как непродуктивную. Империалистическая экспансия вкупе с растущим совершенством инструментов насилия и с государственной монополией на них сделала участие в делах государства интересным деловым предложением. Это, естественно, означало, что евреи будут постепенно, но с небходимостью утрачивать свои исключительные, уникальные позиции.

Однако успехи евреев, их возвышение от бесправия к политически значимому положению пришли бы к концу даже еще раньше, если бы евреи ограничивались только бизнесом в делах растущих национальных государств. К середине прошлого столетия некоторые государства обрели достаточно уверенности для того, чтобы обходиться без поддержки евреев и их финансирования государственных займов. [45]Рост национального самосознания, все большее осознание гражданами того, что их личная судьба чем дальше, тем больше становится зависимой от судеб их страны, привели к тому, что граждане оказались готовы давать государству большую часть необходимых ему кредитов. Равенство само по себе символизировалось в доступности для всех правительственных облигаций, которые в конце концов начали рассматриваться как наиболее надежная форма помещения капитала уже в силу той простой причины, что только государство, могущее вести войны, действительно способно защитить имущество граждан. Начиная с середины XIX столетия евреи могли сохранять благоприятные позиции только потому, что они по-прежнему выполняли еще одну, более важную и роковую роль — роль, которая также теснейшим образом была связана с их участием в судьбах государства. Лишенные собственной территории и правительства, евреи всегда были общеевропейским элементом. Национальное государство по необходимости сохраняло этот международный статус, поскольку на нем покоились финансовые услуги евреев. Общеевропейский статус евреев по-прежнему имел большое значение для государства в эпоху межгосударственных конфликтов и войн, даже когда экономическая полезность евреев оказалась исчерпанной.

В то время как потребность национальных государств в услугах евреев оформлялась медленно и логично, вытекая из общего контекста европейской истории, политическое и экономическое возвышение евреев было внезапным и неожиданным как для них самих, так и для их соседей. К исходу средних веков еврей-ростовщик утратил все свое былое значение, а в начале XVI в. евреи уже были изгнаны из городов и торговых центров в деревни и поместья, сменив таким образом более единообразную защиту со стороны далеких высших властей на ненадежный статус, обеспечиваемый местными мелкими дворянами. [46]Поворотный момент наступил в XVII столетии, когда во время Тридцатилетней войны именно мелкие, незначительные ростовщики сумели обеспечить необходимым продовольствием наемные армии в далеких краях и смогли с помощью мелких коробейников закупать провиант во всех провинциях. Поскольку войны оставались полуфеодальными, были более или менее частным делом князей, не были связаны с интересами других классов и не получали какой-либо поддержки со стороны народа, то возвышение статуса евреев было очень ограниченным и едва заметным. Однако число придворных евреев увеличилось, поскольку теперь каждый феодальный дом нуждался в эквиваленте придворного еврея.

До тех пор, пока эти придворные евреи обслуживали мелких феодальных господ, которые как дворяне не претендовали на то, чтобы представлять какие-нибудь центральные власти, они были слугами всего лишь одной группы в обществе. Собственность, которой они занимались, деньги, которые они ссужали, припасы, которые они закупали, — все это считалось частной собственностью их хозяина, так что такая деятельность не могла вовлечь их в политические дела. Ненавидимые или же находящиеся в фаворе евреи не могли оказаться в центре сколько-нибудь важного политического процесса.

Когда, однако, изменились функции феодального властителя, когда он превратился в князя или короля, тогда изменились и функции его придворного еврея. Евреи, будучи отчужденным элементом, не проявляя особого интереса к подобным изменениям в своем окружении, обычно последними осознавали, что их статус повысился. Они продолжали заниматься приватным бизнесом, а их лояльность оставалась делом личных отношений, не связанным с политическими соображениями. Лояльность означала честность, она не требовала принимать чью-либо сторону в конфликтах или оставаться верным по политическим причинам. Закупить провиант, одеть и накормить армию, ссудить деньги для привлечения наемников — все это было просто проявлением личной заинтересованности в благополучии делового партнера.

Такой вид отношений между евреями и аристократией был единственным, который когда-либо связывал ту или иную группу евреев с другим слоем в обществе. А когда этот вид отношений исчез в начале XIX столетия, то оказалось, что его нечем заменить. Если что и осталось от него у евреев, так это склонность к аристократическим титулам (особенно в Австрии и Франции), а у неевреев — какая-то разновидность либерального антисемитизма, смешивавшего в одну кучу евреев и дворянство и полагавшего, будто они образуют определенный финансовый союз, направленный против поднимающейся буржуазии. Подобная аргументация, имевшая хождение в Пруссии и Франции, была в известной степени убедительной до тех пор, пока не пришло время общей эмансипации евреев. Привилегии придворных евреев действительно обладали очевидным сходством с правами и свободами дворянства, и верно что эти евреи столь же боялись потерять свои привилегии и использовали такую же аргументацию против равенства, что и представители аристократии. Все стало даже еще более наглядным в XVIII в., когда большинство привилегированных евреев получили мелкие титулы, и в начале XIX в., когда состоятельные евреи, утратившие связи с еврейскими общинами, искали новый социальный статус и стали подражать аристократии. Однако все это не имело ощутимых последствий, поскольку, во-первых, было совершенно очевидно, что дворянство клонится к упадку, а евреи, наоборот, устойчиво повышали свой статус, а во-вторых, потому, что сама аристократия, особенно в Пруссии, оказалась первым классом, который породил антисемитскую идеологию.