Ханна Арендт - Истоки тоталитаризма

Я кратко перечислю некоторые наиболее поразительные моменты, о которых прежде можно было только догадываться и которые сейчас подтверждаются документальными свидетельствами. Мы всегда подозревали, а сейчас знаем, что режим никогда не был «монолитным», а «сознательно строился вокруг частично совпадающих, дублирующих друг друга, параллельных функций» и вся эта гротескно-аморфная структура держалась посредством того же Fuhrer-принципа — так называемого культа личности, — что и в нацистской Германии; [17] Ibid. Р. 93 и Р. 71. Очень характерным является то, что сообщения на всех уровнях обычно уделяли основное внимание "обязательствам, принятым перед товарищем Сталиным", а не обязательствам перед режимом, партией или страной. Ничто, вероятно, не подчеркивает более убедительно сходства двух систем, чем выдвигаемые Ильей Эренбургом и другими сталинистскими интеллектуалами оправдания своего прошлого или их рассказы о том, что они действительно думали во время Большой Чистки. "Сталин ничего не знает о бессмысленных репрессиях против коммунистов, против советской интеллигенции", "они скрывают это от Сталина", "если бы кто-нибудь рассказал Сталину об этом" и, наконец, что главным виновником был вовсе не Сталин, а соответствующий глава полиции. (Цит. по: Tucker R. С. Op. cit. P. XIII.) Нет необходимости говорить о том, что это как раз то, что вынуждены были говорить нацисты после поражения Германии. что исполнительным механизмом при этой особой форме правления была не партия, а полиция, «оперативные действия которой не регулировались по партийным каналам»; [18] Ibid. Р. 166 ff. что совершенно невинные люди, которых режим уничтожал миллионами, «объективные враги» на большевистском языке, знали, что они «преступники без преступлений»; [19] Слова взяты из восклицания "классово чуждого элемента" в 1936 г.: "Я не хочу быть преступником без преступления" (Ibid. Р. 229). что именно эта новая категория людей, которую следует отличать от прежних действительных врагов режима — террористов, убивавших правительственных чиновников, устраивавших поджоги, просто бандитов, — реагировала с той же самой «полной пассивностью», [20] Интересен отчет ОГПУ 1931 г., подчеркивавший эту новую "полную пассивность", эту ужасную апатию, порожденную беспричинным террором против невинных людей. Отчет упоминает огромную разницу между прежними арестами врагов режима, когда "арестованного конвоировали два милиционера", и массовыми арестами, когда "один милиционер может конвоировать группы людей и последние будут послушно идти и ни один не сбежит" (Ibid. Р. 248). которая столь хорошо известна нам по поведению жертв нацистского террора. Никогда не вызывало сомнения то, что «поток взаимных доносов» во время Большой Чистки был столь же разрушительным для экономики и социальной жизни страны, сколь эффективным он был для укрепления позиций тоталитарного правителя, однако только сейчас мы знаем, насколько преднамеренно Сталин «пустил в ход эту зловещую цепь доносов», [21] Ibid. Р. 135. когда официально заявил 29 июля 1936 г.: « Непременным качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознать врага партии, как бы хорошо он ни замаскировался » [22] Ibid. Р. 57–58. О нарастающем настроении неприкрытой истерии в этих массовых доносах можно прочитать на р. 222, 229 и далее. Об этом же свидетельствует забавный рассказ на р. 235, где говорится о том, как один из товарищей пришел к выводу, что "товарищ Сталин занял примирительную позицию по отношению к троцкистско-зиновьевской группе". Это было обвинение, которое в то время означало по меньшей мере немедленное исключение из партии. Но такой удачи не выпало. Следующий же оратор обвинил человека, стремившегося оказаться "святее" Сталина, в "политической неблагонадежности", и тот сразу же "признал" свою ошибку. (Курсив мой. — X. A.). Подобно тому как «окончательное решение» Гитлера в действительности означало приказ «Иди и убей», являвшийся обязательной заповедью для элиты нацистской партии, так и заявление Сталина предписывало: «Иди и солги» — в качестве направляющего правила поведения для всех членов большевистской партии. Наконец, этот первый беглый взгляд на действительное положение и на ход событий лишь в одной конкретной области делает совершенно ненужными какие-либо рассуждения о степени истинности одной, находящейся сейчас в обращении теории, в соответствии с которой террор в конце 20-х и в 30-х годах был «высокой платой страданиями» за индустриализацию и экономический прогресс. [23]Террор не приводил ни к чему подобному. Документально наиболее надежно засвидетельствованными результатами раскулачивания, коллективизации и Большой Чистки были не прогресс или быстрая индустриализация, а голод, развал в производстве продуктов питания и депопуляция. Последствия заключались также в постоянном кризисе сельского хозяйства, в нарушении процесса прироста населения и в неудаче дела развития и колонизации Сибири. Более того, как подробно показывают материалы смоленского архива, методы правления Сталина привели к разрушению и того уровня профессиональной компетентности и технического развития, который был достигнут в стране после Октябрьской революции. И все это в совокупности было действительно невероятно «высокой ценой», и не только страданием, которую пришлось заплатить за появление карьерных мест в партийной и правительственной бюрократиях для тех сегментов населения, представители которых зачастую не были просто «политически неграмотны». [24]Истина состоит в том, что цена тоталитарного правления была столь высока, что ни Германия, ни Россия еще не оплатили ее в полной мере.

Я уже упоминала процесс детоталитаризации, который последовал за смертью Сталина. В 1958 г. я еще не была уверена, что «оттепель» является чем-то большим, чем просто временным послаблением, своего рода чрезвычайной мерой, обусловленной кризисом наследования власти и немногим отличающейся от значительного ослабления тоталитарного контроля во время второй мировой войны. Даже сегодня мы не можем знать того, является ли этот процесс окончательным и необратимым, но его уже определенно нельзя назвать временным или условным. Ведь как ни толковать причудливые зигзаги советской политики после 1953 г., нельзя отрицать того, что была ликвидирована огромная полицейская империя, было уничтожено большинство концентрационных лагерей, не проводились какие-либо новые репрессии против «объективных врагов», а конфликты между членами нового «коллективного руководства» разрешаются посредством понижения в должности и высылки из Москвы, а не посредством показательных процессов, исповедей и убийств. Несомненно, методы, используемые новыми правителями в годы, последовавшие за смертью Сталина, в очень многом повторяют образцы, созданные Сталиным после смерти Ленина: вновь появился триумвират, названный «коллективным руководством», т. е. термином, который создал Сталин в 1925 г., а после четырех лет интриг и борьбы за власть произошло повторение coup d'etat, осуществленного Сталиным в 1929 г., а именно захват власти Хрущевым в 1957 г. Строго говоря, можно утверждать, что Хрущев во многом следовал методам своего умершего и осужденного учителя. Ему также понадобилась внешняя сила для завоевания власти в партийной иерархии, и он использовал поддержку маршала Жукова и армии точно таким же образом, каким Сталин использовал свои отношения с тайной полицией 30 лет тому назад. [25]Точно так же как в случае со Сталиным, когда высшая власть после переворота продолжала оставаться у партии, а не у полиции, в случае с Хрущевым «к концу 1957 г. Коммунистическая партия Советского Союза завоевала позиции безусловного верховенства во всех аспектах советской жизни». [26]Ведь подобно тому как Сталин никогда не останавливался перед чисткой кадров полиции и ликвидацией ее главы, так и Хрущев после внутрипартийных маневров устранил Жукова из Президиума и Центрального Комитета партии, куда он был избран после переворота, а также устранил его с высшего поста в армии.