Ирина Щербакова - Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века

Следующая запись датирована уже началом декабря. Что пришлось прабабушке пережить за это время? Из воспоминаний переживших блокаду можно узнать страшную правду о зиме 41-го.

У сгоревших Бадаевских складов, где хранились запасы продуктов, люди набирали в пакеты земли, потом ее мочили в воде, цедили, потом кипятили и пили сладкую от расплавленного сахара воду… Очереди за хлебом. Страшно было потерять карточку – тогда наступало ужасное время. Бывало, карточки воровали… В пищу шло все, что содержало в себе хоть немного съедобное. Столярный костяной клей, из которого варили «кисель», кожаный ремень, который прокручивали через мясорубку… Страх перед крысами, они хозяйничали по подвалам – собак и кошек блокадники вынуждены были съесть… Девушки тушили на крышах в песке «зажигалки» – брали аккуратно за «хвост», чтобы не покалечить друг друга, и засовывали их глубоко в бачки с песком, стоявшие на крышах. В случае бомбежки люди, не успевшие укрыться в бомбоубежище, вставали у несущей стены в комнате…

Черная тарелка на стене, из которой доносился звук метронома. Тарелки не выключали, ждали объявления о воздушной тревоге. Немецкие самолеты летали низко над Невой, даже летчиков можно было разглядеть: в больших летных очках и черных шлемах.

Вот запись в прабабушкином дневнике, сделанная уже в декабре:

«01.12.41 г.

Заболела. Ходила к врачу, дали бюллетень. Весь день хожу, плачу. Съела утром хлеб, весь день голодная. Мамочка, милая моя, не сходит с ума, я уже реку слез пролила, вспоминая все, ее слова. Дорогая моя, милая, неужели мне с тобой больше не свидимся, хотя бы на час, хотя бы обмолвиться одним словом. Были четыре тревоги, бомбы кругом, дальнобойные садят. Нисколько не пахнет жизнью. Каждая минута ожидается со смертью <���…> Господи, приведи побывать в Лучкине, Господь Батюшка, Спаситель, не отступись, не дай умереть с голоду или под бомбежкой, дай увидеть родную мамочку».

«02.12.41 г.

Сегодня сутра в 6.30 сбегала в булочную, хлеб съела. Пошли в Райсовет с Наткой. Принесли радостную весть по эвакуации, но только это не успокаивает. Все тянут, через 3–4 дня <���…> Силы уходят. Спать ложусь совсем голодная, опять ревела целый день, милая мамочка, ты не выходишь у меня из головы. Ты не знаешь о том, что твоя дочка, убитая горем, совсем голодная с больной головой ложится спать. Только бы забыться от голода и сильного истощения.

Господи, не дождаться, когда муки кончатся».

«03.12.41 г.

Сегодня получила превеликую радость, хотя осуществление ее далеко не скоро, записалась на эвакуацию. Боже мой, как была бы я рада, если бы это совершилось в самом деле <���…> Господь, Спаситель Батюшка, не отступись, дай встретиться с милой мамочкой».

«06.12.41 г.

Н.М. Шустова. 1940

Открытка. 1943

Страницы блокнота. 1941

«07.12.41 г.

Сегодня воскресенье, каждое утро просыпаюсь от бессонницы. Время еще пяти нет, а я уже наплакалась. Видела во сне маму и вот деревня не выходят с ума. Милый родной дом, дорогие родные уголки, моя родная мамочка всегда у меня перед глазами. Неужели мне этого ничего не видать? Я болею вот уже седьмой день, иду к врачу, не выписали, бюллетень продлили до 10.12.41. Съездила я к тете, поговорили, побеседовали, угостила она меня чаем с конфетами. Я с 01.12.41 не могу получить конфеты. Накормила обедом – горохом густым без хлеба, и то хорошо».

«08.12.41 г.

Сегодня встала рано. Заняла очередь за конфетами, не знаю, будут или нет. Должна поехать в контору насчет дров для тети Мани и узнать насчет эвакуации. Сегодня опять во сне видела маму, пришли мы на гнезда обирать яйца.

И сена не видать, все яйца лежат…

Я уже поплакала, вот сижу пишу, а мама у меня в глазах то в летней одежде, то в зимней. Такая тоска, даже сама не представляю, что такое <���…>».

«16.12.41 г.

Сегодня я чувствую себя очень плохо, очень болит спина, ноги и голова. Ходила в больницу, толку не добилась. Вызывали на дом врача. Сегодня я видела милую мамочку, она несла много яиц, потом несла много колбасы и большущий пирог с творогом. Видела свой огородец, гумно, маленьких ребят. Опять расстроилась, как увижу во сне маму, так тоска невыносимая. Дом не идет с ума. Про эвакуацию пока что ничего не известно, говорят – не скоро. Господи, Боже мой, не дождаться того времени, когда придется скрыть глаза от проклятого Ленинграда. Я не хочу на него смотреть! Мне надоел голод, холод, покойники на каждом шагу, все это так омерзело и опротивело. Боже мой, не отступись, помоги выбраться из этой каши. Милая мамочка, хочу только встречи с тобой. День, 12 ч. 20 мин.».

Горькие слова о любимом Ленинграде. Можно понять прабабушку – его вид был связан с голодом, лишениями. Но потом, преодолев все военные трудности, прабабушка снова захочет увидеть город на Неве. Он будет ей сниться, но только мирный, довоенный город… Она даже напишет стихи о Ленинграде.

«17.12.41 г.

Проснулась рано, не спится, расстроена, видела во сне маму, Лучкино. Сон на среду, что-то предвещает. Над Лучкином целая стая самолетов. Я, мама, бабушка, Анна Маслова и Нюрка. Зашли бы в подвал, опасаясь бомбежек. В подвале хорошо, чисто и уютно, пол крашеный, шкафы стоят <���…> Как будто и свой дом видела, в нем была, потом проснулась, поплакала.

Как всегда, отправляют на лесозаготовки. Я вчера получила бюллетень, но, а Надя собирается одна, мне так ее жаль до крайности. И она поплакала, простились, велела писать ей письма. Клава ушла на работу. Мне так обидно на свою жизнь. Встала, стала собираться на рынок. Надо сходить, может, что продам или выменяю <���…> Дома мне не бывать, эвакуировать не собираются, силы истощаются с каждым днем. Так, наверно, и придется умирать в проклятых стенах Ленинграда, противного, вонючего города.

Милая мама, ты ничего не знаешь и не чувствуешь моих переживаний, как мне тяжело в настоящий момент. Милая ты моя, дорогая, умирала бы вместе с тобой. Вся отрада – увижу тебя во сне да запишу в эту книжку. Письмо написать и то бесполезно, не иду».

Сны и записи в блокнот были спасением для прабабушки. Они были для нее опорой, без которой трудно было выжить в тех страшных условиях.

«31.12.41 г.

Уже легла спать, но не спится, радио действует на нервы, передают концерт. Вспоминается ночь 31.12.39 г., в каком бурном веселье она проходила, и что нынче, ведь сегодня доживаем 1941 год. Какой он был тяжелый, но все-таки, несмотря на всякие трудности, домаяли. Я вспомнила своего дядю, который живет в Москве. Родной мой дядя Митя, в каком чувстве у вас проходит сегодняшняя ночь? Милая мама, как там готовится к встрече Нового года, ну а я, наверно, всех лучше: вечером арт. обстрел, ругань, скандал, так все не мило и противно. Вместо того чтобы быть где-то на карнавале или на вечере. Лежишь в холоде и голоде под страхом, в ожидании чего-то. Одно радио предает немного бодрости. Ложусь спать и загадываю, если приснится хороший сон, то встречусь, несмотря ни на что, ни на какие трудности, с милой мамочкой. Господь, Спаситель, не отступись, помоги пережить все, ожидающее меня впереди. Итак, до свидания, старый 1941 год. А завтра встретим новый 1942 год, не знаю, радостно или нет. Радость, если только прибавят хлеба да разобьют врага, освободят дорогу да Господь приведет встретиться с милой мамочкой. Время 23 часа 20 мин., ложусь спать».