Николай Пирогов - Из Дневника старого врача

Я, считаясь его приятелем с тех пор как мы сделали поездку из Москвы в Петербург вместе, не хотел отставать от него, и в первое время нашего пребывания в Дерпте я сходился иногда с ним и пил вместе Kuеmmel и несколько раз, как я вспоминаю, к моему ужасу, до опьянения.

Еще одно поражало меня в Шуманском. Это какая-то особенная религиозность. Не то, чтобы он был набожен,- иногда он позволял себе и свободомыслие,- но у него был своеобразный культ. Он почему-то имел особое почтение и доверие к храму Вознесения в Москве, на улице (забыл название, хотя приходилось ходить по ней из Кудрина в университет по четыре раза в день) тогда модной в Москве, (Имеется в виду церковь Старого (Большого) Вознесения в Москве по Никитской улице (ныне улица Герцена); в этой церкви А. С. Пушкин венчался 18 февраля 1831 г. с Н. Н. Гончаровой).

славившемуся изящными манерами священнослужителя, про которого рассказывали, что он, проходя во время служения мимо дам, всегда извинялся по-французски: "excusez, mesdames". Этому-то храму Вознесения Шуманский воссылал иногда теплые молитвы на французском языке, и я читал у него несколько импровизированных молитв этого рода, записанных потом в тетрадку. (Ал-др Шуманский (род. 1809 г.) служил потом по ведомству просвещения; выйдя в отставку, жил в имении Волынской губ.)

Второй оригинал из моих московских товарищей был Петр Григорьевич Корнух-Троцкий. Что-то необычайно угловатое и комическое лежало уже в его наружности. Сутуловатый брюнет, с чертами и цветом лица, делавшими его на вид гораздо старее, чем он был на самом деле, с седлом на носу и резким, гнусливым голосом, Корнух-Троцкий не мог не обращать на себя внимания с первого же взгляда. И действительно, это была личность sui generi. (Своеобразная.)

В Москве между студентами, и даже прежде еще между гимназистами, он был известен за хорошего ботаника; и действительно, по рассказам товарищей, занимался ею с увлечением. Но, рассудив, как он сам сознавался, что ботаника не накормит, он выбрал для занятия предмет более прибыльный. К этому, по словам Троцкого, много содействовал также знакомый ему и в то время известный в Москве акушер Карпинский.

- Посмотри на меня,-говорил ему Карпинский,-у меня, слава богу, есть что есть; а потому, что мне щипцы накладывать - все равно, что орехи щелкать.

И вот Корнух-Троцкий отправляется в Дерпт по акушерству.

Первый месяц ничего; все идет, как надо. Профессор акушерства в Дерпте старик Дейтш. У него в первый раз в жизни Корнух-Троцкий приглашается тушировать (Тушировать-произвести гинекологическое исследование) беременных чухонок, нанимавшихся для этой цели от клиники.

Без смеха не могу вспомнить пластические рассказы Корнух-Троцкого, как он приступил к невиданному и совершенно для него незнакомому делу, как палец его заблудился, как он, сколько ни искал, не мог достать маточной шейки; а потому и наговорил какую-то чушь, реферируя Дейтшу о результате своих поисков. Услыхал он также намек профессора о необходимости взять у него privatissimum, (Совершенно частные уроки) т. е. заплатить, вместе с другими, несколько десятков рублей. Это был нож острый. Расходоваться Корнух-Троцкий не любил.

"Этак, пожалуй, брат, тут без штанов останешься, прежде чем научишься чему-нибудь". К счастью для него, не прошло и месяца после нашего прибытия в Дерпт, как нас потребовали на tentamen (Предварительное испытание) по разным предметам и преимущественно по естественным наукам и греческому языку. Делалось это для того, чтобы узнать пробелы в наших сведениях и потом дать нам возможность заместить их.

И вот акушер мой Троцкий экзаменуется у знаменитого профессора ботаники Ледебура вместе с нами. Дают нам несколько растений для определения. Мы - ни в зуб толкнуть, а Троцкий удивляет Ледебура точностью своего определения. Ледебур в восхищении и говорит ему несколько лестных слов. И мы узнаем чрез несколько дней, что акушерство заменено у Корнух-Троцкого ботаникой. (П. Я. Корнух-Троцкий (1807-1877)-профессор ботаники в Киеве и Казани.)

Странно также, что этот, уже тогда старообразный человек, лет 25-ти, чрез 20 с лишком лет женится на дочери одного из самых младших наших товарищей, Котельникова, ( П. И. Котельников (1809-1879)-профессор чистой и

прикладной математики в Казани) который был только годом или двумя старее меня.

Третий московский оригинал между нами был Григорий Иванович Сокольский, приобретший между нами известность постоянными сражениями с профессорами и вообще с начальством. От М. Я. Мудрова Сокольский получил какую-то особую привязанность к бруссэизму. Чтение нескольких сочинений Бруссэ привело его в восхищение своею наглядностью, простотою и логичностью. Он привез с собою из Москвы диссертацию: "De dyssenteria" и возился с нею в Дерпте несколько лет, пока, после разного рода переделок и ограничений бруссэизма, факультет в Дерпте разрешил ее защищение. . Стараясь отклонить от себя упрек в пристрастии к Бруссэ, Сокольский прибавил мотто из Тацита: "Mihi Galba, Otto, Vitellius neс beneficiо nес injuria cogniti". (Из "Историй" Тацита, гл. первая; "Гальба, Оттон и Вителий мне не оказали ни благодеяния, ни обиды" (Соч. Корнелия Тацита. Русский перевод... В. И. Модестова, т. I, 1886, стр. 68). Названные здесь римские императоры убиты в течение 69 г. н. эры ).

Но за его выходки против немецких профессоров они его сильно прижали и не выслали вместе с нами за границу, а отослали в Петербург, для дальнейшего усовершенствования, к Карлу Антоновичу Майеру, в Обуховскую больницу, которому он потом так насолил столкновениями при постели больных, что тот рад был от него отделаться, и чрез год Сокольский явился к нам в Берлин, а здесь выкинул весьма рискованную для того времени штуку, уехав из Берлина без паспорта в Цюрих, к Шен-лейну, и в Париж, к Леру.

Григорий Иванович был человек недюжинный; я его любил за его особенного рода юмор. Он был сын того московского священника, который в годах вздумал написать опровержение Коперниковой системы; от отца перешла склонность к оригинальности и к сыну. В Москве он также не ужился в университете и вышел в отставку до эмеритуры, больно сострив на одном экзамене над попечителем Голохвастовым. ( Д. П. Голохвастов (1796-1849)-двоюродный брат А. И. Герцена. Последний оставил яркую характеристику Голохвастова как сухого и чопорного чиновника, никем не любимого, всем надоедавшего ("Былое и думы", т. II, по Указателю). Такую же характеристику его дает историк Соловьев (стр. 40 и сл., 114). Попечителем Голохвастов был с 1847 г.

Г. И. Сокольский (1807-1886)-профессор патологии, терапии и психиатрии в Московском университете (1836-1848); по официальным сведениям, "выбыл из университета по прошению", что совпадает с рассказом П.

Эмеритура - специальная пенсия за выслугу лет.)