Рой Медведев - К суду истории. О Сталине и сталинизме

Теперь я перехожу к самой позорной странице моей жизни и к моей действительной тяжелой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в контрреволюционной деятельности... Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвонки, и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.

...Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать мое дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности, из-за моего малодушия... Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня».

Это заявление было оставлено без внимания Сталиным. Он передал его Берии, а затем и санкционировал расстрел Эйхе, убитого 4 февраля 1940 года.

Полностью отказался на суде от вынужденных показаний и другой кандидат в члены Политбюро Я. Рудзутак. В протоколе заседания Военной коллегии Верховного Суда записано следующее: «...Его единственная просьба к суду – довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще не выкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем не повинных людей признать себя виновными. Что проверка обстоятельств обвинения отсутствует и не дается никакой возможности доказать свою непричастность к тем преступлениям, которые выдвинуты теми или иными показаниями разных лиц. Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем не повинных людей, не говоря уже о самом подследственном» [445] .

И Рудзутак, и Эйхе, как мы видим, также думали, что работники НКВД обманывают Сталина. Но Сталин прочитал протокол Военной коллегии и отложил его в сторону. Рудзутак был расстрелян.

Лион Фейхтвангер свидетельствует в своей книге, что Сталин рассказал ему о длинном письме, которое написал Радек, заверяя Сталина в своей невиновности. Но Сталин не пожелал встретиться с Радеком. Можно представить себе, какой была реакция Сталина на это письмо, если, как сказал Сталин Фейхтвангеру, уже на следующий день Радек сознался во всех своих преступлениях.

Если исходить из предположения, что Сталин был убежден в виновности арестованных по его приказу лиц, то остается неясным, почему он так заботился о сохранении тайны следствия, о том, чтобы ни один посторонний взгляд и даже взгляд прокурора не проник в застенки НКВД? Почему большинство заключенных приговаривали к длительным срокам даже без 5 – 10-минутного судебного разбирательства? Почему все арестованные члены партии исключались из партии задолго до окончания следствия? Почему был установлен такой порядок, при котором органы НКВД сами арестовывали, сами проводили следствие, сами выносили приговор и сами приводили его в исполнение?

Не справляясь с огромными «планами» по репрессиям, в некоторых областях до крайности упростили все следствие. По свидетельству М. М. Ишова в Новосибирске следователи сами придумывали различные «легенды» и сами подписывали протоколы не проведенных ими «допросов» подсудимых. Потом заочно выносили приговор, часто это был приговор к расстрелу. Людей не пытали, их просто убивали, не давая никаких объяснений.

Однако в Москве и в других крупных городах обычно от заключенных требовали, чтобы они собственноручно подписали фальсифицированные показания, применяя для этого любые средства. Это кажется кое-кому странным. Но здесь было не только стремление сломить заключенного, морально уничтожить его, а и желание скрыть творимое преступление, чтобы придать убийству невинных людей видимость законного основания. Желанием скрыть свои преступления можно объяснить и тот бесчеловечный режим, который по требованию Сталина был установлен во всех лагерях и приводил к гибели большинства заключенных. Отправляя миллионы людей в лагеря уничтожения, гитлеровцы писали в сопроводительных документах: «Возвращение нежелательно». Сталин и его подручные действовали более лицемерно. На многих делах «врагов народа» ставилась надпись: «Использовать только на тяжелых физических работах». На 99% это означало верную смерть.

В 1953 – 1954 гг., когда началась коренная чистка состава НКВД-МВД-КГБ, стало очевидно, что эти органы превратились в сборный пункт для всякого рода авантюристов и карьеристов, среди которых было немало людей с темным политическим и уголовным прошлым. Но именно такие авантюристы и малограмотные садисты и были нужны Сталину в его «тайной полиции». Он достаточно хорошо понимал, с какими людьми он имеет дело. Но, с точки зрения Сталина, они обладали неоценимым достоинством, ибо полностью зависели от него, наделившего их почти неограниченной властью. И эти люди были готовы, не рассуждая и не мучаясь угрызениями совести, выполнить любое приказание Сталина. Именно так поступали, впрочем, и очень многие тираны и деспоты прошлого. При этом Сталин не только крепко держал в своих руках контроль над карательными органами, он постоянно менял здесь людей, уничтожая одних и выдвигая других работников. Все эти факты никак не могут быть объяснены при помощи примитивной версии насчет «обманутого» Сталина.

Нетрудно нарисовать образ человека со слабыми нервами, мнительного и мятущегося, который, оказавшись во главе единственного в мире социалистического государства, начинает повсюду видеть врагов и заговорщиков и в конце концов убивает своих лучших друзей и отдает страну во власть честолюбивых авантюристов, сумевших войти к нему в доверие. Но Сталин не был похож на подобного руководителя. Сталин был человеком с крепкими нервами, это был человек непреклонной воли и большой выдержки. И все основные действия и приказы Сталина были продиктованы не страхом и не обманом – это были сознательные и продуманные действия человека, решившегося во что бы то ни стало добиться поставленных им целей. «Не так-то легко вводить в заблуждение товарища Сталина», – сказал он как-то о себе в одном из писем [446] .

БЫЛ ЛИ СТАЛИН ДУШЕВНОБОЛЬНЫМ?

Исторической науке не раз приходилось прибегать к услугам психиатрии. История хранит немало примеров появления во главе того или иного государства людей с ненормальной психикой. Неудивительно, что при объяснении поступков Сталина некоторые из людей выдвигали и выдвигают версию насчет тяжелого психического заболевания Сталина. Д. Шостакович свидетельствует в своих мемуарах, что известный хирург И. Греков, который был другом семьи Шостаковича, рассказывал, что крупнейший русский психиатр В. Бехтерев каким-то образом еще в 1927 году подробно обследовал душевное состояние Сталина и пришел к выводу, что Сталин является душевнобольным. Бехтерев, которому было тогда 70 лет, умер вскоре после встречи со Сталиным, и Греков уверял, что Бехтерев был отравлен [447] . Сам И. Греков умер еще в конце 30-х годов, но версия об обследовании Бехтеревым Сталина (кое-кто добавляет, что это было какое-то тайное обследование, предпринятое по инициативе оппозиции) существовала долго. В тяжелой душевной болезни Сталина был убежден член партии с 1897 года Н. А. Алексеев, врач по специальности, часто выступавший перед различными аудиториями в 1961 – 1962 гг. Эту же версию выдвинул в своем выступлении на партактиве Краснопресненского района в ноябре 1961 года И. П. Алексахин, вернувшийся в Москву после 17-летнего заключения. Эту же версию защищали и некоторые из зарубежных коммунистов. «Чтобы понять негодование, охватившее коммунистов всего мира после разоблачений, содержащихся в докладе Хрущева, – писал американский коммунист Г. Мейер, – необходимо прежде всего установить, что именно в этом докладе вызвало возмущение... Ужас вызвала причастность Сталина к осуждению на смерть тысяч невинных людей, его безжалостное подавление внутрипартийных разногласий и критики, одобрение им пытки как способа добиться признания, его патологическая подозрительность и создание им общей атмосферы террора. Эти жестокие нарушения законности не могли быть вызваны и не вызывались исторической необходимостью... Эти преступления вызваны исторической случайностью – паранойей Сталина, фактором, находящимся вне сферы политики и экономики, то есть вне того, что принято называть объективными историческими условиями» [448] .