Марина Могильнер - Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма (сборник)

Необходимо, однако, взглянуть на споры по поводу американской империи – ее мощи и ее уязвимости – с исторической точки зрения. Империи сильно отличаются друг от друга пределами своей власти. В жарких дискуссиях последних лет американская империя изображалась как подобие Древнего Рима – империи, подчинившей себе весь мир. При этом данное сравнение (блестящий пример европоцентричного подхода!) совершенно игнорирует то обстоятельство, что у Рима был могущественный сосед – Парфянская империя, показавшая блестящую способность защищать свои интересы от посягательств Рима [394] .

Однако даже предлагаемое мной определение империи предполагает нечто большее, чем просто власть. С точки зрения двух других критериев, содержащихся в этом определении, – власть над многими народами без их согласия – США очевидно не являются империей. Поликультурная американская демократия прошла определенный путь по сравнению с характерными для XIX века националистическими представлениями об идеальном политическом сообществе. Американские элиты, возможно, научились кое-чему на примере других модерных империй, стремившихся сохранить внутри страны, состоящей из «непримиримых племен» (используем здесь это выражение эпохи колониализма – блестящий пример политической некорректности), преданность общим политическим идеалам и институтам. Последний критерий не позволяет отнести США к империям.

Полезно, однако, взглянуть на «американскую империю» сквозь призму глобализации [395] . В той мере, в какой судьба местных сообществ зависит от экономических и культурных сил мирового масштаба (эти силы часто называют «проамериканскими», они неподконтрольны почти ни одному из правительств), критерий «согласия», возможно, уже утратил свое значение. Никто из нас не давал своего согласия жить на этой планете, однако до сих пор у нас нет иного выбора – нет другой планеты, куда мы могли бы эмигрировать. Другой способ взглянуть на споры вокруг «американской империи» – сравнить последствия глобализации в сегодняшнем мире со степенью проникновения империй прошлого в глубь тех обществ, над которыми они провозглашали суверенную власть. Британская администрация в Индии была в некотором отношении весьма впечатляющим примером имперской власти, однако большинство индийских крестьян ни разу в жизни не сталкивалось с британским чиновником. За весь период имперского господства в Индии британцы вложили туда меньше средств, чем японцы инвестировали в Маньчжурию только лишь за 1930-е годы [396] . Сегодняшняя глобальная либеральная капиталистическая экономика и американская массовая культура не претендуют на суверенную власть в Индии, однако они гораздо глубже проникают в индийское общество и бросают ему открытый вызов. Глобализация также формирует ответную реакцию на это проникновение. Периферия Османской и Британской империй подвергалась атакам радикальных исламистов. Они убили генерала Гордона в Хартуме и подорвали легитимность власти султана, завоевав в конце XIX века Медину и Мекку, что привело к страшным для Османской империи последствиям. Совершенно очевидно, однако, что у них не было возможности сесть в аэроплан и нанести сокрушительный удар по самым центрам имперской власти.

Коль скоро глобализация ведет к тесному переплетению вопросов «имперской» и внутригосударственной безопасности, она в принципе может существенно влиять на отношения между «империей» и демократией. Демократический электорат традиционно не испытывал особого желания проливать свою кровь и тратить свои деньги ради империи. Отчасти именно поэтому последними империями, не скрывавшими этого, были в Европе Советский Союз и Португалия – ни та ни другая из них не нуждалась в том, чтобы принимать решения по вопросам своей имперской политики путем демократического голосования [397] . Поэтому глобализация может сыграть полезную роль, понуждая демократический электорат пойти на некоторые жертвы во имя обеспечения глобальной безопасности. С другой стороны, такая готовность, скорее всего, примет ярко выраженные националистические формы, а национализм метрополии сегодня, как и в прошлом, очень часто вступает в противоречие с рациональными стратегиями, направленными на сохранение имперской власти.

Демократическим империям также присущи некоторые проблемы. Любой государственный строй существует благодаря вере в доброту и мудрость верховной власти. В демократиях эта вера особенно сильна, поскольку эти добродетели здесь мы приписываем самим себе. Однако, как уже отмечалось выше, самые демократичные политические режимы XIX – начала XX века были в то же самое время и самыми беспощадными в том, как они обращались с жизнью, имуществом и культурой черного и цветного населения, исключенного из общественной жизни, лишенного гражданских прав. Такое поведение не было свойственно лишь жителям англоязычных переселенческих колоний. Французские власти в целом гораздо лучше обращались с коренным населением Алжира во времена деспотичного правления военной администрации Наполеона III, чем при Третьей республике [398] , – что ничуть не удивило бы ни Давида Юма, ни итальянских мыслителей эпохи Возрождения. Последние в особенности подчеркивали, что лучше быть гражданином, нежели подданным, но если уж человеку суждено быть подданным, то в его интересах быть подданным государя и находиться под его защитой, нежели быть подданным и находиться под защитой суверенной республики свободных граждан [399] . Демократия существует для защиты интересов своих граждан. Выборный процесс воплощает этот принцип в самой яркой форме и обычно приводит к тому, что эти интересы определяются с самых местечковых, самых ограниченных, самых недальновидных позиций. Поскольку глобализация означает, что мы все живем в одном взаимозависимом мире, в котором власть крайне неравномерно распределена между сообществами, мы можем даже говорить о глобальной «империи», состоящей из граждан «первого мира» и «подданных» периферии. Ничто в истории не указывает на то, что демократический режим, объединяющий граждан империи, будет защищать интересы подданных. Напротив, можно с легкостью предсказать, что обладающие значительной властью сообщества захотят сделать так, чтобы бремя расходов, вызванных, например, экологическим кризисом, несли на себе более слабые сообщества. Эта тенденция, в свою очередь, может повлечь за собою опасные последствия с точки зрения возрастания нестабильности на планете.

В конечном счете, однако, историк не обладает никакими преимуществами по сравнению со специалистами в любой другой области в том, что касается прогнозов на будущее. Самое очевидное сравнение, которое напрашивается сегодня, – это сравнение современного положения США с положением, которое занимала Британская империя в 1830 году [400] . Период с 1860 по 1991 год (Гражданская война в США, две мировых войны, холодная война) – это подобие эпохи, продлившейся в Англии с 1640 по 1815 год, когда эта держава консолидировала основы своего мирового могущества внутри страны, а затем разгромила главного противника в борьбе за торговое и имперское господство в других частях света – Францию. В такие эпохи, когда создается империя, военная власть имеет колоссальное значение. В течение ста лет, прошедших после 1815 года, британцы, достигнув вершин могущества, пользовались всеми благами империи почти даром. Военная власть отодвинулась на второй план – до тех пор, пока совокупность внешних факторов и относительная внутренняя слабость Великобритании не привели к резкому возрастанию затрат на империю в XX веке. Возможно, это самый вероятный сценарий развития событий для Соединенных Штатов. Если взглянуть на и сентября или вторжение в Ирак в исторической перспективе, то эти события напомнят многие катастрофы и полицейские акции меньшего масштаба, имевшие место в империи XIX столетия.